Украинские дискуссии о лесбиянках, геях, бисексуалах и трансгендерах чаще всего напоминают базары гетеросексуальных домыслов: одни гетеросексуалы убеждены, что в штанах у «этих педиков» скалится сам Сатана, а от пятиминутного общения с лесбиянкой дети превращаются в тыквы; другие гетеросексуалы утверждают, что сотни представителей ЛГБТ‑сообщества ежедневно лишаются скальпов в угоду «традиционным ценностям наших отцов»; третьи готовы поклясться, что миром правит некое «гей-лобби», а четвертые и вовсе считают, что разговоры обо всём этом являются «пропагандой извращений». Что до самих представителей ЛГБТ‑сообщества, то площадки для обсуждения их жизни и проблем в Украине отсутствуют. У наших квиров нет своих телеканалов, газет и журналов — их принято не спрашивать, о них лучше помалкивать. Говорят, их и вовсе не существует.
Желая нарушить это странное медийной молчание, журнал «ШО» разослал свой вопросник по украинским ЛГБТ-рассылкам. Полученные ответы мы сократили и скомпилировали в единое интервью, которое и представляем.
***
Действующие лица:
1) Инна (трансгендер) — 32 года, кандидат технических наук, писатель-фантаст, член общественной организации «Инсайт», диггер, агностик, убежденная сторонница идей квантовой психологии Р. А. Уилсона. 2) Катя (лесбиянка) — 22 года, госслужащий. 3) Андрей (гей) — 25 лет, моряк, временно безработный. 4) Марина (лесбиянка) — 27 лет, менеджер, феминистка, лингвист, художник, педагог, философ. 5) Виталий (гей) — 26 лет, журналист. 6) Тая (лесбиянка) — 25 лет, журналист. 7) Алина (бисексуалка) — 20 лет, студентка юрфака. 8) Анна (лесбиянка) — 25 лет, копирайтер. 9) Алексей (гей) — 26 лет, телевизионщик.
***
Когда вы поняли, что являетесь (Л, Г, Б, Т), кому первому рассказали и какой была реакция?
Катя: Для того чтобы окончательно идентифицировать себя как лесбиянку, мне потребовалось около четырех лет и две с половиной попытки построить гетеросексуальные отношения. Когда пришло полное осознание своей гомосексуальности, первыми, кто об этом узнал, стали близкие друзья, которые не восприняли это как что‑то из ряда вон выходящее. Меня абсолютно не страшила возможная реакция родителей. К счастью, в моей семье гомосексуальность никогда не считали пороком или патологией.
Виталий: Никогда не осознавал себя никаким «ЛГБТ», не являлся членом какого‑либо гей‑сообщества. На первом курсе впервые в жизни попал на «гей-вечеринку» и понял, что эта публика не для меня. В классе восьмом осознал, что мне нравятся мужчины. Сознался в этом одной подруге лет так в 16, после того как она призналась мне, что является лесбиянкой. Теперь об этом знают все мои близкие друзья. Кто‑то относится к этому с большим пониманием, кто‑то с меньшим, но какой‑то острой критики в свой адрес никогда от них не слышал.
Инна: В моем осознании своей «особенности» было два ключевых момента. Первый — когда я поняла, что со мной что‑то не так, но еще не знала, что именно. Это было примерно в 13 лет и проявилось через интерес к женской одежде, попытки создания женского образа. Сама я никому об этом не рассказывала — интуитивно чувствовала в этом что‑то нехорошее. Скорее всего, сказывалось воспитание в рамках патриархата, в котором проявление мужчиной женских качеств воспринимается как нечто постыдное. Но в конечном счете мама меня вычислила. Безуспешно попытавшись выяснить, зачем я это делаю (я ведь и сама не понимала зачем), она взяла с меня обещание, что больше такого не будет. И это обещание я честно старалась соблюдать (до поры до времени), что стоило мне массы нервов и душевных сил. Второй ключевой момент был почти через 10 лет, когда у меня уже был интернет, я нашла в нем информацию о транссексуальности и места, где можно пообщаться на эти темы. Для меня это был шок, в хорошем смысле: оказывается, все то, что я долго и безуспешно пыталась в себе давить, можно принять, жить с этим, найти способ реализовать себя и жить счастливо. Вот только оказалось, что не все готовы так же легко и охотно принять мое новое понимание: прежде всего с мамой было много споров на эту тему, переходящих в ругань и скандалы. Фактически в полной мере начать реализовывать женскую сторону моей личности я смогла только после того, как стала финансово независимой и переехала жить на отдельную квартиру.
Андрей: В 17 лет, когда встретил свою первую любовь в лице парня. Об этом, спустя почти три года, я рассказал своей сестре и подруге. Девочки в свою очередь отреагировали положительно, до сих пор меня поддерживают. Они обижаются только на то, что я не рассказал им сразу.
Тая: Понимание пришло, когда я влюбилась в женщину. Это произошло уже после большой череды гетероотношений. Не вспомню, кто первым из приятелей узнал, но точно уверена в том, что никакой негативной реакции не последовало. Я сумела отфильтровать тех, кто мог бы не принять меня, и плавно удалила их из жизни.
Алина: Думаю, я такой родилась — меня всегда тянуло к обоим полам.
Алексей: В 18 лет. Первой рассказал своей лучшей подруге. Она меня крепко обняла и поцеловала, но вообще еще долго не могла до конца поверить, что я гей. Потом рассказал маме с папой. Папа спокойно воспринял, мама расстроилась, так как я один ребенок, а она хочет внуков.
Анна: В 18 лет. Даже опыта не понадобилось. Первой рассказала, по‑моему, лучшей подруге. Месяца эдак через два после «осознания». Вторая лучшая подруга обиделась, что ей я ничего не говорила еще пару месяцев. Восприняли нормально, но у некоторых близких подруг до сих пор проскальзывает нечто вроде «пройдет». Семья не знает, и мне не хотелось бы, чтоб узнала мама. Вижу ее реакцию на какие‑то передачи или фильмы, где присутствуют геи и лесбиянки, и прихожу к выводу, что она не поймет.
Марина: В 17, когда неожиданно поцеловала подругу. Осознание пришло позже, когда поняла, что люблю ее и не могу не любить.
Пытались ли вас «вылечить»?
Инна: Именно чтобы вылечить — нет. Кажется, маме эта тема была настолько неприятна, что она вообще старалась о ней не вспоминать без крайней на то необходимости. Другой вопрос, что в те времена я сама считала свою особенность «извращением», от которого необходимо избавиться. Надеялась, что если я построю отношения с девушкой, то в результате девушка внутри меня исчезнет и я стану «нормальным парнем». Ничего из этого не получалось — мысли в лучшем случае уходили на время, но снова и снова возвращались. Более того, я поняла, что если в самом деле хочу большей близости в отношениях, то мне рано или поздно придется рассказать девушке о своей особенности — любая ложь и скрытность с близкими людьми для меня неприемлема. В результате, поскольку тогда мне не хватало смелости говорить об этом открыто, все закончилось ничем — отношения развития не получили, а «девушка внутри» никуда не делась — напротив, чем дальше, тем только сильнее заявляла о себе.
Катя: Слава Богу, «лечить» меня никто не пытался. Хотя всегда находятся люди, которые считают, что я должна «стать на путь истинный», мол, «это же грех» и прочее…
Виталий: Меня нет, но у меня есть знакомый, которого мать клала в психушку три раза, пыталась исправить «дефект» сына.
Марина: Нет, хотя тетка почему‑то ждет моего 33‑летия, когда я, по ее гипотезе, резко выскочу замуж, и тогда, конечно же, все у меня «пройдет».
Андрей: Нет.
Тая: Лечить меня не пытались. Первая реакция моей матери была «это пройдет. Не переживай». Но за несколько лет она поменялась. Сейчас она занимает «активную гражданскую позицию» в пользу ЛГБТ.
Алина: Нет, потому что родственники не в курсе.
Анна: Не пытались, если только не считать лечением фразы подруг «Как ты можешь говорить, что тебе нравятся девушки, если ты не пробовала толком спать с мальчиком?». Довели до того, что попробовала. И мне все еще нравятся девочки.
Алексей: Нет, но многие пытались меня убедить в том, что я бисексуал.
Перечислите корпус стереотипов в отношении ЛГБТ, с которыми вам доводилось сталкиваться.
Катя: Один из самых распространенных стереотипов о представителях ЛГБТ‑сообщества это то, что все мы поголовно извращенцы. Еще очень распространенное мнение, что гомосексуальные люди не склонны к моногамным отношениям, их интересует только секс… Часто сталкиваюсь с мнением, что гомосексуальный человек обязательно попытается соблазнить каждого гетеросексуала, который попадется на пути.
Виталий: Когда какой‑нибудь натурал из твоего окружения узнаёт, что тебе нравятся парни, то каким бы он ни был: хромым, косым, плешивым и одноногим — будет считать, что ты его почему‑то хочешь.
Тая: Лесбиянка — это мужеподобное существо, женщина, которая просто не встретила настоящего мужчину; гомосексуальность — это распущенность, а не сексуальность; гомосексуалы — несчастные люди, лишенные семей; дети в гомосексуальных семьях «становятся» гомосексуалами. А еще мне очень нравится следующее утверждение: «Я не против гомосексуалов, только пускай они это не показывают» (мол, а так я вообще «за», они отличные парни, но эта их пропаганда, когда они идут по улице за руку — просто отвратительна).
Анна: Гомосексуализм — это модно; «они» — угроза демографической ситуации, болезнь, которую можно вылечить; «они» навязывают свои отношения детям; все это грех, содомия (достаточно внимательнее почитать Библию, чтоб понять, что в истории о Содоме и Гоморре речь шла не об однополых отношениях, а о сексуальной и прочей распущенности).
Марина: Например, что лесбиянка — женщина, которая занимается сексом с женщинами, а не та, которая строит семью с женщиной.
Инна: У большинства по этой теме вообще сплошная каша в голове. Для многих что гей, что трансвестит, что транссексуал — одно и то же. Доводилось на полном серьезе слышать определение, что транссексуалы — это геи, которые делают операции, чтобы им было проще заниматься сексом. Но это же полный бред! Геи ценят друг в друге именно мужские качества, в то время как транссексуалы (в данном случае говорим о ТС из мужчины в женщину — MtF), напротив, стремятся максимально избавиться от мужского в себе. Вообще, типичное заблуждение — что основным мотивом в смене пола является сексуальный. Он, безусловно, может присутствовать среди прочих, но главным все‑таки является желание обрести гармонию между душой и телом. К слову, как минимум половина транссексуалов после операции предпочитают партнеров своего пола. Еще одно характерное заблуждение — что смена пола сводится к операции: типа, отрезали лишнее между ног, и вот уже получилась женщина. На самом деле операция — лишь один из этапов, гораздо большую роль в трансформации внешности играет гормонотерапия, а для MtF — еще и эпиляция на лице, которая часто бывает долгой и болезненной процедурой и может оказаться даже более дорогой, чем операция. Собственно операция на гениталиях на самом деле не всем трансгендерам и нужна — и тут мы выходим на принцип, вроде бы простой, но почему‑то многие не в состоянии его понять: мужчину мужчиной и женщину женщиной (если конечно они нечто большее чем самец и самка) делает отнюдь не то, что у них между ног. Строго говоря, и термин «смена пола» не совсем точен: нужно уточнять, какого именно пола. Например, биологический пол меняется путем гормональной и хирургической коррекции, гражданский — путем получения документов, в которых указаны желаемое имя и пол. А вот психологический пол, или гендерная идентичность, не меняется — напротив, именно он принимается за основу, в соответствие с которой приводится все остальное. Поэтому и обращаться к трансгендеру следует согласно его психологическому полу, то есть в соответствии с тем, как он сам себя ощущает — даже если никаких изменений своего тела он не делал. Многие вообще считают, что смена, то есть коррекция пола — это такая блажь, своего рода шиза, которая приходит в голову людям от избытка свободного времени, потому что им нечем себя занять, или еще какой‑то ерунды. Тут у меня просто слов нет: если бы те, кто так думает, испытали на своей шкуре хотя бы десятую часть тех проблем, с которыми сталкиваются за свою жизнь трансгендеры — они бы очень быстро изменили свое мнение. Впрочем, такие мнения часто возникают из‑за того, что Т*, стремясь соответствовать ожиданиям общества, как правило вынуждены скрывать особенности своего психологического пола — до тех пор, пока это не становится невозможным, и тогда‑то вслед за небольшой верхушкой наружу вылезает весь остальной «айсберг». Стороннему наблюдателю кажется, что все это возникло одномоментно — на самом же деле оно могло годами вариться в душе, и мало кто представляет, какую силу духа надо иметь, чтобы держать все это в себе.
Алина: Мне приходилось слышать, что мне абсолютно все равно с кем спать и мне нравятся абсолютно все особи женского пола, хотя это далеко не так.
Алексей: Помню абсолютно искренний и безобидный вопрос двух моих подружек из Ирана: «А геи тоже могут испытывать любовь?» Вообще к стереотипам отношусь спокойно, внутри ЛГБТ‑сообщества их точно не меньше, чем вне его. Странно только, когда гетеросексуалы уверены, что понимают о гомосексуальности больше, чем ты сам… Мое убеждение: не скрывай своей гомосексуальности, вступай в диалог и сам будь открытым к другим точкам зрения — и у тебя не будет проблем.
Корректируете ли вы свое публичное поведение (на улице, на работе, с родными, на дне рождения у друзей и т. д.)?
Катя: Да, я корректирую свое публичное поведение, как большинство людей любой сексуальной ориентации и гендерной идентичности, в зависимости от окружающей меня реальности. Естественно, я не стану облизывать свою девушку в присутствии родителей просто из уважения к ним. Думаю, так бы поступил любой воспитанный человек.
Виталий: Конечно, корректирую. Вот один только пример: помню, как прощаясь с одним парнем на остановке, поцеловал его в щеку. А когда зашел в троллейбус, то несколько человек демонстративно передвинулись на половину сидения, чтобы я не садился с ними рядом.
Анна: Я в принципе не приверженка проявления чувств на людях, но суть в том, что если б я и хотела, то не смогла бы целоваться с девушкой на эскалаторе. Многие могут, а я, возможно, даже боюсь и не хочу провоцировать гопоту. Нам еще ладно, а вот мальчикам взяться на улице за руку… Мне, к сожалению, приходится обманывать маму, я не говорю о своей девушке в женском роде на работе (избегаю окончаний), я медлю признаваться своему гинекологу, потому что не могу предвидеть ее реакцию.
Андрей: Я и в среде ЛГБТ-общества веду себя «натурально». В принципе, иногда проскальзывает некая манерность, но я стараюсь сдерживать себя именно в этом. Вообще стараюсь вести себя корректно.
Инна: До камин-аута я пыталась изображать «обычного парня», соответственно часто приходилось корректировать. Это был постоянный внутренний контроль: как бы не сказать чего лишнего, не проявить каких‑то чисто женских интересов или реакций, которые могли бы меня выдать. А поскольку врать и строить из себя что‑то, чем я не являюсь, мне неприятно, чаще всего я просто отмалчивалась. Я и без того довольно‑таки асоциальный интроверт по натуре, но тогда и вовсе замыкалась в себе, не могла вообще с кем бы то ни было нормально общаться. Зато по ходу камин-аута, по мере расширения окружения, в котором не надо ничего изображать и можно просто быть собой, многие отметили, что я стала гораздо более разговорчивой и общительной в целом. В итоге оказалось, что мои страхи были сильно преувеличены: по счастью, большинство моих знакомых — люди без предрассудков, они приняли меня такой, какая я есть.
Тая: Корректировать приходится в обществе, где не знают об ориентации. Для меня это только работа. Просто не говоришь о том, что у тебя есть любимый человек, чтобы не провоцировать вопрос «а кто ОН, чем занимается?» и т. д. Это доставляет некоторый дискомфорт, потому как надо себя контролировать в высказываниях, в разговорах по телефону. Впрочем, на работе я стараюсь работать, а не общаться с коллегами на личные темы, поэтому для меня это не критично.
Марина: Нет.
Алина: Корректирую в местах, где люди могут неадекватно отреагировать на выражение любви между мной и моей девушкой.
Алексей: Если только подсознательно. Все‑таки гетеросексуальное поведение доминирует в обществе, гетеросексуалами являются и мой отец, и друзья из детства, так что это, конечно, не могло не повлиять на мои модели поведения, однако о сознательном корректировании речь не идет. Мне в целом не свойственны маркированно-гипертрофированные геевские манеры…
Расскажите о ситуациях, в которых ваша сексуальная ориентация или гендерная идентичность вызывала проблемы.
Марина: Увольнение с работы. Отказ в приеме на работу.
Инна: Был период, когда я иногда выходила на улицу в женской одежде еще до гормонотерапии, то есть во мне можно было распознать, скажем так, биологического мужчину. Доводилось слышать смешки или колкие замечания в спину — впрочем, нечасто. В Киеве люди больше «на своей волне», они зачастую ничего такого не замечают или не обращают внимания. В провинциальных городках гораздо хуже в этом смысле, по словам знакомых — если выглядишь чуть как‑то не «как все», запросто можешь нарваться. Но один раз мне и здесь «повезло»: как‑то двое подростков меня «раскусили» и начали приставать. Закончилось дракой, разбитой коленкой и похищенной этими придурками сумочкой. Причем люди вокруг были, наблюдали за происходящим с интересом, но не вмешивались. В милицию заявлять не стала — не верила в то, что их найдут, да и объяснять в подробностях, почему я хожу по улицам в женском прикиде, была тогда морально не готова. Сейчас, вероятно, поступила бы иначе… впрочем, сейчас, после двух лет приема гормонов, и внешность моя ни у кого сомнений не вызывает.
Катя: Пока я столкнулась с этим лишь однажды, когда хозяин съемной квартиры оказался жутким гомофобом. Но это не самое страшное, что может случиться, поэтому я, наверное, могу сказать, что особых проблем у меня и не было. Мне кажется, это связано с тем, что я сознательно стараюсь избегать возможных конфликтов…
Тая: Просто приходится врать людям.
Алина: Пару раз, когда в общественных местах мы шли с моей девушкой, держась за руку, прохожие кричали «Лесбиянки!», и все начинали оглядываться, обращать на тебя внимание. Неприятное ощущение.
Анна: Главред одного издания, куда я пыталась устроиться на работу, в достаточно пренебрежительной и неуважительно форме задал мне вопрос о том, лесбиянка ли я. Я ответила размыто, но вполне однозначно. И вот, я пишу этому главреду письмо с просьбой взять меня на работу. Проходит две недели, главред отвечает мне, что вакансий нет, а еще через пару недель берет на эту должность другую девушку. Даже старший редактор согласилась со мной, что это было проявление гомофобии, потому что тот главред и прежде высказывал разные гомофобные мысли.
Виталий: Стоит как‑то проявить свою «сексуальную идентичность», как конфликты повылазят где угодно и практически в любой ситуации…
Что, как вам кажется, лежит в основе гомофобии и является её причиной?
Инна: Думаю, это явление в своей основе иррационально. Гомофобия — частный случай ксенофобии, в основе которой в свою очередь инстинкты выживания. Первая инстинктивная реакция на все незнакомое, чуждое: избегать, держаться подальше. Если это невозможно — тогда вторая реакция: атаковать, попытаться уничтожить. По этим примитивным животным схемам и действуют гомофобы, сами зачастую того не осознавая. Но ведь человек — давно уже не животное, и борьба за существование как механизм выживания вида для него давно перестала быть оправданной. Человечеству как виду ничего не угрожает, на сегодняшнем уровне развития цивилизации мы говорим не о ценности его как вида в целом, но о ценности каждой человеческой жизни — «животный» подход тут принципиально не применим. Искоренять такой подход, кстати, нужно прежде всего путем просвещения: чем больше люди знают о явлении, тем меньше оно кажется непонятным и чуждым, тем меньше иррациональных страхов. Кроме того, в укреплении гомофобии не последнюю роль сыграла религия. Ничего не имею против христианства в целом, но во многих умах его понимание, к сожалению, по сей день остается на уровне средневекового мракобесия, из‑за которого у нас до недавнего времени вообще сексуальность как таковая была из разряда табу, а уж тем более нестандартные проявления сексуальности. Также любую нестандартность не терпят тоталитарные режимы — ведь если человек в чем‑то ведет себя не так, как большинство, то есть опасность, что он выйдет из‑под контроля режима. И это не случайно, что большинство «идейных» гомофобов разделяют также те или иные идеи тоталитаризма.
Алина: Мне кажется, если человек уверен в своей ориентации, он не станет бросаться камнями в людей, принадлежащих к ЛГБТ.
Алексей: Гомофобии становится меньше по мере того как становится больше открытых геев и лесбиянок. Каждый человек знаком как минимум с одной / одним ЛГБТ, но не каждый об этом знает.
Озвучьте конкретный корпус законодательных и институциональных решений, которые позволили бы реализовать общество, в котором вы чувствовали бы себя комфортно?
Андрей: Прежде всего, нужно принять закон, разрешающий однополые партнерства…
Алина: В Украине очень много детей в детдомах, и никому они не нужны, а гомосексуальные пары в среднем, согласно статистике, обладают доходами, превышающими доходы средних гетеропар…
Марина: …регулирование вопросов совместной собственности, усыновления детей партнера, усыновление детей‑сирот, запрет на дискриминацию…
Тая: …государственная программа по информированию общества. [… ]…доступ к любимому человеку в больницу или реанимацию…
Инна: Хотелось бы, чтобы возможность смены гендера в документах не зависела от медицинских диагнозов или еще каких‑то выдаваемых свыше разрешений и была настолько же простой, как, например, смена имени. В идеале — чтобы гражданский пол вообще не был значимым параметром. Разумеется, это тянет за собой ряд других необходимых изменений, таких как разрешение однополых браков (то есть попросту определение брака как союза двух людей независимо от пола), отмену всеобщей мужской воинской повинности. Для тех трансгендеров, для которых возможность комфортной жизни связана с необходимостью коррекции тела, должна быть обеспечена квалифицированная медицинская помощь, бесплатная или покрывающаяся страховкой. При этом врачи не должны играть роль «гейткиперов», выдающих разрешение тем, кто удовлетворяет ряду критериев, а скорее быть консультантами, помогающими человеку достичь лучшего результата в обретении себя. Все это, разумеется, должно быть прописано в соответствующем законодательстве. Также хорошо было бы закрепить на законодательном уровне запрет дискриминации на основе сексуальной ориентации или гендерной идентичности.
Виталий: Все законодательные решения уже давно есть, просто в этой стране ничего не делается для того, чтобы они выполнялись.
Анна: Мне кажется, проблема не столько в законодательстве, сколько в сознании большинства. У нас народ не склонен доверять государству, поэтому даже если государство пойдет на уступки, то гомофобное большинство просто скажет, что все с ума сошли, и не станет менее гомофобным.
Какой вы видите эффективную борьбу ЛГБТ‑сообщества за равноправие?
Инна: Во-первых, хорошо бы для начала поднять уровень образованности самого сообщества. Потому что, когда сталкиваешься с тем, как некоторые трансы не переваривают геев, а те платят им взаимностью; или когда отдельные Т* высказывают формулировки, почерпнутые y советских психиатров, от которых в цивилизованных странах отказались лет 30 назад — от всего этого становится совсем тоскливо. Важно, чтобы представители ЛГБТ сами стремились стать настоящими профессионалами в тех областях, которыми занимаются, и делом доказывали свою ценность для общества. Думаю, что это наиболее эффективный способ разрушения стереотипа о том, что ЛГБТ якобы все поведены на сексе. Разумеется, надо поднимать и образованность общества в целом в ЛГБТ-вопросах. А это в первую очередь означает работу со СМИ в целях правильной подачи материала о нас: любая публичная акция имеет смысл только в том случае, если она «засветится» в СМИ. Нужно находить дружественные и создавать собственные СМИ, пробиваться на телевидение. Но и интернет играет не последнюю роль, тем более что в нем свой посильный вклад может вносить почти каждый. Активно работать с учителями, с преподавателями, чтобы они доносили до подрастающего поколения ценность разнообразия. Работать с врачами, причем не только узкоспециализированными, но и обычными участковыми, чтобы они не смотрели на трансгендеров как на «неведомых зверушек», с которыми непонятно, как обращаться. Сотрудничать с правозащитными организациями, выходить на политиков и лоббировать изменения в законодательстве, о которых сказано выше. Отдельно хочу указать на такой важный момент: не нужно становиться в позицию жертвы и, соответственно, уделять много внимания тем или иным гомофобским организациям и деятелям. Они того не стоят. Как правило, они строят свою деятельность на негативе по отношению к ЛГБТ, и худшее, что можно сделать — это идти от обратного негатива. Наши дела должны быть максимально конструктивными и созидательными — тогда рано или поздно они дадут результат.
Андрей: Многие говорят о гей-парадах, митингах, массовых агитациях и акциях протеста. Я считаю, что все это только вызывает нездоровые реакции со стороны общества. Думаю, не стоит акцентировать внимание на том, что вот мы такие особенные есть, а просто показать людям, что представители ЛГБТ‑сообщества такие же люди. А кто с кем спит — это личное дело каждого. Поэтому и говорится «личная жизнь».
Тая: Необходимо вытащить само ЛГБТ‑сообщество из подполья…
Анна: Мне претит слово «борьба». Я пару лет состояла в общественной лесбийско-феминистической организации. Все, что мы можем сделать — это развивать какие‑то услуги для себя, устраивать досуг и помогать с социальной и психологической адаптацией. Никакие марши, прайды, митинги ничего не дадут. Публичные выступления все равно вызывают у гомофобов только раздражение. Было бы круто, если б эту работу вели грамотные юристы и другие узкие специалисты. Немаловажна и поддержка со стороны активных гетеросексуальных людей.
На индивидуальном уровне ощущаете ли вы свою сексуальную ориентацию и (или) гендерную идентичность некоей особенностью — тем, что сатанисты-маркетологи называют «уникальным предложением»?
Инна: Я действительно иногда употребляю слово «особенность» в отношении своей трансгендерности, но только в статистическом смысле — все же таких людей сравнительно немного. В целом же для меня это ровно такая же индивидуальная особенность, как определенный цвет глаз, рост, размер груди и далее по списку. Просто некое свойство, доставшееся мне от природы. Можно при желании порассуждать о том, как сложилась бы моя жизнь без этого свойства, лучше или хуже, но все эти «если бы да кабы» все равно останутся домыслами и не более того. Поэтому я так или иначе вынуждена считаться с этим свойством при построении своей жизни, но вовсе не склонна видеть в нем какую‑то «избранность». Вообще никогда не понимала, как можно гордиться своей принадлежностью — гендерной, сексуальной, национальной, расовой и какой угодно еще. Ведь эти вещи достаются человеку «как есть», без приложения каких‑либо усилий с его стороны. Гордиться же нужно тем, чего ты сам, как личность, в этой жизни достиг.
Катя: Я не считаю свою сексуальную ориентацию чем‑то особенным.
Виталий: Скорее «да», чем «нет».
Марина: Нет. Я не только лесбиянка. Я менеджер. Феминистка. Художник. Сестра. Зануда. Соседка. Кофеман. Эстет. Лингвист. Правша. Лесбиянка. Философ.
Небо. Внучка. Педагог… Я много что. Я много кто.
Алина: Да.
Андрей: Не особо. Я не чувствую, что чем‑то отличаюсь от гетеросексуалов. Я так же как они живу, работаю и все остальное…
Тая: Не вижу ничего особенного.
Анна: Раньше ощущала. Сейчас уже нет. Но то, что я сталкиваюсь с некоторыми ограничениями, все‑таки заставляет меня задумываться о том, что я «другая». Не хуже или лучше, а другая. Но опять же — я редко об этом думаю…
Алексей: Моя сексуальная ориентация — неотъемлемая часть моей личности, но, как известно, людей с такой же ориентацией очень много, и уникальной эту характеристику назвать сложно.
Не секрет, что большинство судит «по обертке». Если говорить об образе представителя ЛГБТ‑сообщества из сознания большинства, то его «обертка» ассоциируется у этого большинства с эстетикой того китча, который рождается во чреве прайда. В итоге, гомосексуал, лесбиянка или трансгендер в мозгах среднестатистической усатой старушки с базара — это такой пластмассовый павлин со сверкающей голой задницей, пляшущий на гигантском фаллосе с колесами из папье-маше. Не посещала ли вас идея сломать этот образ и осуществить стратегическую революцию ЛГБТ-прайд-эстетики, или подобные помыслы кажутся вам сродни предложению прогнуться под большинство?
Катя: Изменить образ представителя ЛГБТ‑сообщества в сознании большинства можно, если однажды на ЛГБТ-прайд выйдут не пластмассовые павлины, а реальные люди — госслужащие, студенты, учителя, врачи, таксисты, официанты, политики, музыканты — все те, кто является членами ЛГБТ‑сообщества. И не будет никакого китча. Будут обычные люди, в своих обычных образах. И, наверное, показав, что мы не отличаемся от гетеросексуалов, что в жизни мы не носим перьев и не сверкаем голой задницей, а так же как все работаем, учимся, так же как все являемся полноценными членами общества, наверное так можно будет хотя бы немного изменить «обертку» ЛГБТ.
Марина: Образ «гея в перьях» порожден гей-прайдами, маршами гордости, проходящими подобным образом в странах, где ЛГБТ уже добилось толерантности и люди празднуют свою свободу от души и с юмором.
Виталий: Такой образ начнет исчезать, когда появится больше публичных геев из разных социальных сфер, а не только из шоу-бизнеса. Открытые геи в политике, бизнесе, на высоких государственных должностях и т. д.
Инна: Если говорить о трансгендерах, то тут проблема не столько в прайдах, сколько в травести-шоу, по которым публика зачастую судит обо всех Т* — при том что зачастую в таких шоу выступают актеры, только на сцене играющие роль представителей противоположного пола, а в жизни имеющие вполне стандартную идентичность. А точнее, проблема в однобокости освещения темы в СМИ — ведь многие журналисты тянутся именно к яркому и китчевому, в результате чего травести выходят на передний план, а вот транссексуалы с их социальными и медицинскими проблемами им кажутся неинтересными. Еще один подход к «ломанию образа»: раскрутка людей, которые достигли успехов в своей профессиональной деятельности, но при этом они еще и трансгендеры.
Как вы относитесь к тенденции появления в обществе синтетических ЛГБТшников, когда те или иные люди манифестируют себя геями, лесбиянками, бисексуалами и (или) трансгендерами не по зову натуры, но по зову некоей моды? Много ли вообще таковых?
Тая: Думаю, они есть. Но вряд ли много. Такие люди скорее вращаются в кругах гламура, где манерным быть модно. Также хороший тон — двум подружкам страстно обняться перед фотокамерой в дорогом клубе. Ведь папик, который платит за их выпивку, любит горячих штучек. Это проблема не гомосексуальности, а проституции. Люди готовы продавать образ — не важно, будь то образ раскованной девицы или поборника традиционных ценностей. Кроме слоя гламура, вряд ли эта «мода» может прижиться, как боятся наши священнослужители и праведные гетеросексуалы. Потому как на самом деле быть из числа ЛГБТ — не так просто.
Марина: Думаю, таких людей вообще не много. Если они ведут себя так по зову моды — ну так наиграются и вернутся в обычное свое состояние.
Анна: Думаю, таких достаточно. К сожалению, некоторые из них рушат, к примеру, ЛГБТ‑семьи, а потом, наигравшись, уходят. Мне странно, что это модно. И мне еще более странно, что у модников все хорошо, а у нас почему‑то куча проблем. С другой стороны, пусть люди экспериментируют.
Инна: Те, кто поддается влиянию моды, обычно сами быстро отваливаются, как только им приходится столкнуться с реальными трудностями в связи с причастностью к ЛГБТ.
Виталий: Это их личное дело. Играть на этом всю жизнь нельзя… То же самое касается тех, кто делает себе из этого определенный имидж на пустом месте для какой‑то выгоды.
Опишите ваше отношение к государственной политике Украины в отношении ЛГБТ‑сообщества.
Анна: А она существует?!
Виталий: О чем тут говорить?
Катя: Мне кажется, что государству легче делать вид, что ЛГБТ нет. Соответственно и дискриминации нет. А значит — нет проблемы.
Тая: Никакой политики нет, всем наплевать.
Алина: У нас права обычных людей не соблюдаются, что говорить про ЛГБТ?! Если кто‑то и заикался о нас, то только во время предвыборной кампании…
Андрей: А мне абсолютно все равно. Потому как мне пока живется спокойно и меня не касается эта проблема. Мне жаль политиков. Ведь когда их самих коснется эта проблема в лице их детей, результат может быть самый неожиданный.
Инна: В отношении конкретно трансгендеров государственная политика убийственная. На сегодняшний день на всю страну существует единственная комиссия, которая решает, кому можно делать коррекцию пола, а кому нет. Система показаний и противопоказаний для получения разрешения по сути своей антиконституционная и противоправная. Например, одним из противопоказаний является «гомосексуализм», который упоминается в одном ряду с «сексуальными расстройствами». Кроме того, необходимым условием является достаточный уровень социальной адаптации. Это при том что документы могут поменять только после хирургической коррекции пола — вот как можешь, так и адаптируйся, имея женскую внешность и мужской паспорт, например. И так далее. Члены упомянутой комиссии — люди в основном пенсионного возраста, советской закалки и во многом с убеждениями того времени, да и вся эта деятельность им так нужна, что комиссию вообще на заседания собирать проблематично. Возвращаясь к вопросу о документах и хирургии: если человек, например, принимает гормоны для соответствия желаемому полу, но не ощущает потребности в операции на гениталиях, у него вообще нет возможности сменить гражданский пол. Если у человека есть дети — опять‑таки у него нет шансов. Такой вот милый приказ нашего Минздрава. Буквально на днях, когда я пишу эти строки, появился проект нового приказа, который мы ждали уже больше года. Да только по первому впечатлению, кроме пары изменений это все то же самое, вид в профиль. Пока он в стадии общественного обсуждения, то есть теоретически еще есть шанс что‑то в нем изменить. Практически я бы сказала, что это маловероятно — в одной из телепередач на тему Т* представитель Минздрава прямым текстом сказал, что у них хватает других проблем, а трансгендеров у нас не так много, они могут и потерпеть. Вот и вся политика — государству до нас просто нет никакого дела.
Верите ли вы, что доживете до того дня, когда наше общество научится принимать ЛГБТ такими, какие они есть?
Катя: Очень хотелось бы верить. Ну, что хотя бы старость встречу в толерантном обществе.
Инна: Невольно вспоминаются строки: «Жаль только — жить в эту пору прекрасную…». Нет, на самом деле я думаю, что это возможно. Но скорее всего не раньше, чем отойдет от власти и утратит влияние поколение, воспитанное при СССР. Стремление равнять всех под линейку и шагать строем — оно ведь в основном оттуда, из советского наследия.
Андрей: Этот процесс уже идет — естественно, такое случится. Надеюсь, очень скоро…
Тая: Как сказала моя мама, ваша организация будет сильной и влиятельной, только к тому времени ты будешь доживать свои последние годы.
Марина: Наши семьи нас приняли. Наши коллеги нас приняли. Наши друзья нас приняли. Наши соседи, продавщицы, и преподаватели… Осталось совсем чуть‑чуть.
Виталий: Общество не готово принять себя таким, какое оно есть, а ЛГБТ‑сообщество и подавно… Но если помечтать о каком‑то эфемерном «прекрасном-далеком», то да, наверное, доживу.
Алина: «Если страна не поднимется до моего уровня, то мне придется опуститься до уровня страны». Другого не дано. Сложно говорить о будущем, в мире каждый день что‑то новенькое, хочется надеяться, что доживу, ну а если нет, тогда уеду туда, где толерантное отношение к нам, простым людям с маленькой особенностью.
Анна: Нет.
Алексей: Верю.