Турбина дизельного бизона вышла из строя. Её ремонт займёт некоторое время, так что ближайшие дни мы проведём в южной Италии, где у людей вместо крови – медовая лава, а солнце – пила, не знающая закатов. Итальянец – это костёр. Когда я вижу бронзовые тела местных титанов, их рубиновые глотки, ведущие беседы через площадь, – мне открывается звериная, первобытная страсть; та страсть, что предваряла саму нашу цивилизацию. Всякая религия возникает в стремлении укротить природу человека. Католицизм – не исключение. Остаётся гадать каким был итальянец до своего воцерковления... Мне представляется, он шёл, а рядом с ним закипали озера.
Нет чудес и сюрпризов в историях о папских педофилах: подавлять итальянское пассио – значит трясти над Вселенной распахнутый ящик Пандоры. Чтобы на улицах не творилась оргия людей-львов, из глубины веков явилась армия горгулий в рясах. Сегодня, в мощёных прожилках Трани и Барлетты, встречается множество последствий запретов, табу и сжигания ведьм. Ночью в парки выкатывают коляски с дегенератами и лилипутами. Их обилие – один из символов надругательства, которое совершило мракобесие над итальянской кровью. Печали по утрате, тем не менее, совсем не место в этой истории. Как и сердце вулкана Везувий, сердце Италии едва ли потухло от клокота ватиканских кликуш. Католицизм, вместе со всем остальным религиозным террором, ожидает то, что однажды, в последний свой день, познали Помпеи, Геркуланум и Стабий. Везувий всегда просыпался. Его бессмертное торжество – в каждом атоме Нового Полиса.