1
Социальная изоляция помогает извлечь сознание из коллективного сновидения. Оказавшись за пределами исходного общества, языка и культуры, я переживаю опыт, напоминающий ЛСД-трип: всё представляется условным. Ситуация моей ампутированности позволяет посмотреть на родину как бы со стороны.
Ещё недавно мне казалось, что освобождение возможно исключительно за пределами общества и групповых практик: в личном – смерти, затворничестве или безумии. Убить себя, сбежать в лес или череп – только так, думал я, можно спастись от репрессий. Впрочем, что это, как не бегство от жизни?
Считается, что социальную систему можно понять лишь изнутри. Присутствие подаётся как участие, ведущее к пониманию общественных процессов. И, всё же, бывает, что для познания необходимо оказаться вне объекта познания; стать внешним, чужаком. Отстранённость помогает избежать замутнения местом.
Отправившись в путь, совершив социальное самоубийство в одном обществе и ещё не родившись в другом, я обнаруживаю, что власть общества ослабевает, когда ты находишься вне радиоактивного магнетизма его культуры и языка.
2
Культура – это программа; нагромождение информационных структур. Что, вроде как, намекает на невозможность свободы в «социальном алгоритме». И, тем не менее, человек – не безвольный процесс, не бревно, плывущее по течению, а разумная переменная, способная действовать по умыслу.
Отсюда следует череда политических вопросов: как стать автором своего кода и программистом своего бытия? Как прекратить жить по чужой программе?
Путешествуя из страны в страну, я заглядываю в такие разные глаза каждой из них, и обнаруживаю Общее – примат культуры, сотканной из «мемов».
Всякое сообщение заряжено стремлением проникнуть в ближнего, отпечататься в нём. Каждое слово – выстрел, рты – винтовки. Ключи от общества – в «языке», и коммуникации как его непосредственной практике.
Не знаю, был ли человек таким всегда, но сегодня большинство людей кажутся мне радиоприемниками, ретранслирующие мемы конкретной культуры через конкретный язык. Понятия добра и зла, принципы и мнения – всё это туманы, гонимые культурной относительностью. Их нет. Есть материя, мнящая их.
Стоя в положении социального отсутствия на любой улице мира, я не уверен, что люди реальны. Речь не о том, что их материальный статус под вопросом. Под вопросом скорее персона, индивид внутри тела как факта.
Всё чаще мне видятся куклы и брошки – программы, существующие в заданных декорациях, и живущие по утверждённым сценариям. Каждый прохожий бродит в застенках привитой ему роли. Чтобы не сойти с ума от этого автоматизма, нужно понять, как оперировать культурой; как овладеть её интерфейсом.
Мемы передаются от человека к человеку в виде вирусных настояний: «уважать старших», «завести ребёнка», «быть хорошим человеком», «сходить в церковь».
Всё это «просто слова», но манипуляции с ними преображают порядок вещей; слова – магичны. Для борьбы с теми из них, которые опосредствуют цепи, нам нужно производить другие слова, подрывать монополию властей на социальный нарратив; распознавать мемы правящего режима, и очищаться от них, расширяя тем самым пространство свободы.
3
Готов ли ты расплатиться за свою свободу чужими страданиями? Потребность распространять свои «слова», и следующий из них «порядок», подразумевает их проникновение в ближнего, и его превращение в носителя твоих слов и порядка.
Нет ли здесь этического противоречия? Неужели освобождение одного всегда ведёт к порабощению другого? Возможна ли свобода не за чужой счёт? Или «выбор свободы» состоит в выборе того, кому сидеть в цепях на этот раз?
Даже признание в любви является насилием. Говорение есть принуждение к слушанию. Свобода эгоистична. Свобода социопатична.
Так или иначе, будущее общества определяется в поножовщине «мемов». Новые технологии глобального обмена информацией её только усиливают. Участвуя в обществе, ты участвуешь в драке. Как распознать, и как создать мем; как сделать его фертильным; как освободиться от чужой программы, написать свою, и «быть собой» в мире, где ты не один, и, мечтая дышать, не желаешь душить?