Считается, что художник обязан произведение. Картина, фотография, скульптура… – всё это результаты, которые необходимо предъявлять, чтобы отстоять своё право называться художником. Однако же требование предъявлять некий продукт не имеет ничего общего с природой искусства и продиктовано прагматикой рынка. Проблема не в том, что кто-то связывает художника с производством сугубо материальных объектов, но в экстраполировании этого сельскохозяйственного отношения на само представление о том, что есть художник. Сегодня, когда в связи с кризисом капитализма и социализацией виртуальности вульгарный материализм вступает в фазу заката, мы можем заключить, что художник – это не о материальном продукте, скорее – о поэтическом восприятии действительности. Такое восприятие уже само по себе является достаточным результатом и может происходить искусством вне зависимости от того, выражено оно во внешнем или только во внутреннем мире творца.
Художественный предмет – это социальная форма творчества. Он адресован Другому, и вымогает его внимания. Это вымогательство ничем не предосудительно, ведь искусство магично в своём истероидном насилии. Здесь важен акцент: художник происходит раньше, чем картина, и картина, в смысле доказательства художника, – необязательна; творческое восприятие и переживание важнее его материального выражения.
Я утверждаю право на непроизведение и факт художника до произведения. Социализация этого утверждения расширит область существования искусства, которая в условиях неолиберального капитализма сводится к инцестуозному гетто арт-системы с её самопровозглашенными авторитетами.
В 1971-м году, после кинофестиваля в Каннах, группа японских кинематографистов отправилась отдохнуть в Бейрут. Среди них был режиссер Масао Адачи. В отличие от своих коллег, покинувших Ливан спустя две недели, он остался там на следующие 27 лет, вступил в ячейку Японской Красной Армии – террористической организации, ответственной за массовое убийство в израильском аэропорту Лод, диверсию на заводе «Shell» в Сингапуре, захват французского посольства в Гааге и другие революционные приключения. С одной стороны, в жизни режиссера, ставшего террористом, возник 27 летний перерыв в отношениях с изображением, с другой, – и здесь я цитирую Эрика Бодлера, снявшего фильм об Адачи, – «эти 27 лет он всё-таки создавал образы, придумывая сценарии захвата заложников в посольстве или в самолете. Сам он не снимал, но разрабатывал сюжеты, которые потом появлялись на телеэкранах, и таким образом был по-прежнему занят производством изображений…». «Фильмы» разворачивались в голове Адачи, и значит – продолжался художник, продолжалось искусство.
Другой пример нематериального творчества – Маша Макаренкова, чей vimeo-канал я обнаружил совсем недавно. Он, казалось бы, ничем не отличается от миллиарда других, где люди совершают регулярный перепост чужих образов, и в тот же миг – в самом характере отбираемого здесь материала: во-первых, художник, во-вторых, произведение. Коллекция создает чувство фильма. Он расчленен, но по-прежнему – фильм; история – поток образов. Макаренкова, как и многие другие прогрессивные «копипастеры», ни о чём таком не думает. У неё нет претензии на искусство, но есть искусство. «Я хотела показать только то, что собака бежит…», – говорит она. «Мужчина гладит своё тело, мужчины обнимаются в воде, я верчусь и падаю, потом бегу, опять верчусь, падаю, бегу…». Т.е. никакого осмысления, только образы важные чувством; свои, чужие, заплетающиеся в косу, единую неделимую цепь. Искусство и автор содержатся здесь не в отдельных единицах структуры, но в структуре как целом. Художник – сердце и глаз, произведение – чувство и взгляд. Поэты цифрового фронтира попросту не поддаются ощупыванию. Их не ухватишь за бороду художественного объекта. Есть только тающий след дыхания.
Закат вульгарного материализма сопутствуется не только рецидивом религиозного воображения, но также новым романтизмом, который понимает метафизику не мистически, но буквально – как информацию, пространство мысли.
Сеть способствует переосмыслению феномена нематериального. Виртуальными оказались как раз материальные предметы, ещё вчера обещавшие счастье – деньги, дома, украшения; то же, что было бесплотным, – переживания, чувства, эмоции, – напротив, обрело ценность настоящего.
Современное киберпространство – это электрический вернисаж, где призраки разной степени анонимности собирают картины друг из друга. Их произведения лишены плоти – это чистое волшебство; блог, стена, пост… – всё это постепенно выходит за рамки таблиц и экранов, обнажая внутренний эстетизм, превращаясь в инсталляции и скульптуры. Конкретные формы уже не так важны, как отношения между ними, как планета целиком, как нюансы и тона, как подземные течения, как запах ненависти, как лунный луг, как проскользнувшая близость без повода.