На утро после Дня Благодарения я понял, что еды, которую мне подарила семья Джоунсов, слишком много, и одному мне никогда не съесть мешок тарелок. Остаётся либо выбросить, позабыв о моей блокадной бабке, либо подарить дальше. И вот я в поисках бомжа. И, как ни странно, никого. Только когда Бруклин оказался далеко позади, а я – на 34-й, мне, наконец-то, повстречался незнакомец с бородой и стаканчиком для милостыни.
– Эй, сэр, нужна еда?
– Лучше доллар.
– Есть только еда.
Ломается.
– А что за еда?
– Картофельный салат, торт «Красный бархат»…
– А индейка?
– Увы.
– Не, не хочу, я вчера и так обожрался. Индейка, оладьи, клиновый сироп… Пойди вон к моему корешу, Джамалу, может ему надо.
Джамал был негром-великаном. Обёрнутый в бывалый плащ, он возвышается, как кипарис, над мостовыми у Гранд Централ и кричит на прохожих: «Да идите вы все на хуй, ёбаные суки!». Лучшего кандидата для еды, над которой молилась семья Джоунсов, представить себе невозможно.
Когда я подошёл к Джамалу, его глаза вонзились в меня двумя коралловыми бритвами. Я ощутил, что у меня есть лишь секунда, чтобы сказать что-нибудь прежде, чем он вопьётся мне в глаз своим ногтём.
— Нужна еда?
Джамал скалится и шипит: «Да мне по хуй». Из его кармана выплывает рука с разбитыми костяшками. Словно мурена, она направляется в мою сторону и… ложится на мешок с едой.
Голос Джамала становится мягче: «Спасибо».