+95 по Фаренгейту – это +35 по Цельсию. Океан делает холод костным, а жару парной; лето, как тряпка мочи – хлещет вар по щекам. Погружаясь в знойную густошь, я попадаю в мир видений и обмороков. Пекло значит не только «ташкент», но и «ад». Здесь больше нет ни мая, ни сентября – только пламя и лёд. На станции метро растаял пассажир. Вагон теперь – церковь Святого Фреона. Ожидая состав, я смотрю на табло, как собака, вызирающая хозяина сквозь витрину магазина: минута утекает в бесконечность.
Я устал от уличных лактаций, и предпочитаю считать, что произвожу минералы: гипс, пирит, шабазит, селенит и алмаз. В жарынь мне часто вспоминаются забытые и редкие слова. Особенно – названия болезней, которые я произношу, смакуя, вслух: ТИФ, ЧУМА, ПСОРИАЗ, СКАРЛАТИНА, ХОЛЕРА и КОРЬ. Царица для меня, однако, – КАТАРАКТА. А ведь есть еще СЕБОРЕЯ и КОКЛЮШ…
Чёрные розы мусорных мешков зевают пьяным фруктом и китайцем; крысы скользят на прелых животах; и, тем не менее, всё это – сад.
Я и Сэдрик стоим на крыльце по ночам. Он рассказывает мне про сальсу и брейк-данс, про кокаин и краденые «ролекс» для Jay-Z, про пизду за $500 в час и «лучшую молодость в Бронксе». За его спиной по стене бегут сороконожки и пауки. Их лапы отбрасывают на него полосатые тени и я говорю Сэдрику, что он похож на зебру.