Одним из ключевых понятий современности является провокация. Мне трудно вспомнить какое-то другое слово, которое было бы настолько же повсеместным и не принадлежало бы обсценной лексике. Разве что слово фашизм. Хотя и «фашизм» и «провокация» уже почти что «бля» – универсальное междометие, с помощью которого можно описать буквально всё, что с нами происходит. Восстание чёрного населения в Фергюсоне «было спровоцировано внешними провокаторами». Они же – бодались друг с другом на Майдане, оскорбляли чувства верующих в Храме Христа Спасителя и прибивали свои артистические мошонки к брусчатке Красной площади. Иными словами, провокаторы нынче повсюду, и это делает их светскими эквивалентами демонов и чертей.
Такое сравнение не случайно. Как и прочие мелкие бесы, провокаторы занимают в народном сознании место чего-то вредоносного. Они – смутьяны, совращающие людей на нелицеприятные чувства и действия. Что же тут может быть хорошего, если в результате провокации порядочные граждане вдруг превращаются в истеричных ксенофобов?
Провокация – это магия: направленная манипуляция, цель которой – вызвать определённую ответную реакцию. Например, заставить человека «выйти из себя» и проявить свою суть, которая плещется под маской приличий. Кто-то использует провокации, чтобы подставлять людей или начинать войны, другие – чтобы низвергать иллюзии и зачинать диалог вокруг проблемы, которая требует внимания.
Вот эти другие провокаторы – наиболее интересны. Вокруг них последнее время всё больше споров. Когда арт-группа «Война» наряжается в менто-попа, чтобы затем беспрепятственно вынести из супермаркета пакеты с едой – это искусство или воровство? Когда художник Пётр Павленский сжигает шину на Красной площади – он делает политическое заявление или просто напрашивается на неприятности? Пресловутый панк-молебен – искусство или политика? Ясно одно: все упомянутые случаи были провокациями, которые бурно обсуждались в обществе и вскрывали его гнойники.
Мы можем сколько угодно спорить о том, мудак ли автор и зачем ему понадобилось быть мудаком, но если его провокация заставила людей говорить о себе, значит она, несомненно, удалась.
Провокации, которыми занимается современное искусство, содержат в себе рыцарскую героику, ведь провокатор приносит себя в жертву обществу и совершает действие, за которое нередко расплачивается уголовным преследованием, тюремным заключением или даже смертью. Ради чего? Большинство уверено, что ради денег и славы. При этом в массовом сознании такой мотив – нечто менее достойное, чем работа в офисе, бесславная, но ради всё тех же денег. Слава же, как принято считать, — сомнительное побуждение. Особенно для таких культур, где слава обретает положительный знаменатель только тогда, когда она посмертна – например, в случае с убитым на фронте солдатом, проглотившим гранату ради спасения друзей-однополчан.
«Всё это пиар!» – визжит обыватель, когда очередной художник сжигает себе анус в церкви. На пиар списывается всё. Справедливости ради нужно отметить, что художественная провокация действительно немыслима без пиара, но лишь как важной компоненты самой механики провокации. Чтобы проблема, на которую ты хочешь обратить внимание, прозвучала и была услышана как можно более широким числом людей, твоя провокация должна быть громкой – чем-то, что удивит, шокирует и заставит о себе говорить. Кроме того, пиар – единственное, что защищает художника-провокатора от тихой мокрухи в застенках. Между провоцирующими и спровоцированными – бронежилет из славы.
Помимо прочего, на нас сегодня давит столь необъятный поток информации, что выделить из утомительного шума действительно важные смыслы представляется весьма затруднительным. Поэтому носителям этих самых смыслов приходится искать всё более изощрённые способы привлечь к себе внимание. В конце концов, что мы знали о проблемах буддистов во Вьетнаме, пока монах Тхить Куанг Дык не сжёг себя на площади в Сайгоне? Вопрос можно построить и по-другому: что бы мы знали о проблемах буддистов во Вьетнаме, если бы монах Тхить Куанг Дык не позвал журналистов, прежде чем сжечь себя на площади в Сайгоне?
Существует расхожее мнение, будто провокация требует постоянного повышения градуса, и если сегодня ты отрезал себе сосок ради искусства, то завтра должен будешь отрезать голову, иначе – не сработает. Это не совсем так. Провокация — язык, чья эффективность зависит не только от громкости, но также от контекста и содержания конкретного высказывания. Можно публично трахаться с собакой в голландской галерее и наблюдать вокруг лишь уныло жующие лица просвещённых хипстеров, а можно просто снять хиджаб на окраине афганского села и получить за это очередь из «калаша». Кроме того, многие вещи продолжают впечатлять нас бесконечно — сколько бы монахов ни сожгло себя перед камерами, если перед нами загорится человек в позе лотоса, мы едва ли воскликнем «баян!».
В отличие от более традиционных форм искусства типа картины или скульптуры, провокация не заканчивается на, собственно, провокационном действии. Реакция на него и последствия для художника — часть произведения. Кафкианское судилище над Pussy Riot и пресловутая «двушечка» – куда более важный культурный документ эпохи, чем спровоцировавший его панк-молебен. Столь же важно и то, как вся эта история скисла в объятиях Мадонны. Ну а песенка… песенка была откровенно паршивой.
Умелый провокатор чувствует свою сцену и психологию людей вокруг неё. Вопрос не в том, как сделать «ещё жестче», но в том, как сделать так, чтобы твоё высказывание было услышано.
Протестуя против гомофобских законов в России, я мог бы опубликовать на «Луче» очередной текст, интеллигентно объясняющий, что «люди разные нужны, люди разные важны». Вместо этого наша команда решила выпустить иллюстрированные «учебники» по гомосексуализму и лесбиянству «для детей». Уже одних только заголовков хватило, чтобы о позорных законах заговорили тысячи людей по всему миру, депутат Милонов назвал меня «деградантом», а любовница Путина написала жалобу в Роскомнадзор, который впоследствии и запретил «Луч» в России. И хотя это всё серьёзно ударило по нашему изданию, цель была достигнута: люди принялись обсуждать и законы, и связанную с ними проблематику авторитаризма. Обсуждая гомосексуальность как вариант нормы, они подчас откровенно зверели в своих пещерных предрассудках, что, впрочем, только ещё больше проявляло масштаб проблемы и, значит, делало очевидной необходимость работы с ней.
Если бы массы могли на миг отвлечься от личностей провокаторов и неудобств, которые причиняют им их провокации, они бы увидели одно из самых романтичных и благородных медиа современной культуры; средство, с помощью которого можно заставить общество задуматься о чём-то действительно важном.