Я провёл свою юность в объятиях христианской морали, которая сообщила мне, что я – грешен, а мои желания – непристойны. “Ты – говно, но я тебя люблю”, – говорил мне господь. Ещё он говорил, что отрезав себе яйца можно попасть в рай. В какой-то момент я понял, что дрочить – приятнее, чем молиться, и ни посмертный рай, ни любовь еврейского божества мне не нужны. Марксистская литература помогла мне понять, что религия – это "опиум для народа”, а феминизм объяснил, что вся хуйня – от хуйни, то есть, от диктатуры фаллоса. И хотя либеральная критика мироздания звучала куда убедительнее, чем кваканье попов, моральные претензий посыпались на меня и здесь: я узнал, что моя гетеросексуальность – это “патриархальный консерватизм”, очарованность неграми – “расистский фетиш”, тексты – “неполиткорректны”, а фотографии “носят сексистский характер”, поскольку в центре моего внимания часто оказываются “тёлочки модельного вида”, то есть, “фашистские стандарты красоты”. Как и в случае с христианством, выходом из собственного мудачества являлась кастрация.
"Где же, блядь, секс и волшебство?" – спрашивал себя я, уворачиваясь от ножниц моралистов. В какую бы идеологию я не вляпывался, каждая из них использовала разные слова, чтобы сказать мне одно и то же: “ты – плохой”. Каждая требовала изнасиловать самого себя во имя “добра”, и стать "хорошим". Всегда не собой. В какой-то момент фашисты и либералы, патриоты и феминистки, борцы за права человека и противники этих прав стали для меня одной сплошной массой марширующих проповедников, которые втюхивают мне своё нравственное говно. Наследуя герою гоголевского "Вия", я начал гулять с мелком, готовый, чуть что, начертить вокруг себя защитный круг. "Расступитесь, бессмысленные!"
Когда одна моя подруга заявила, что женщинам, которые не чувствуют себя униженными в хиджабе, нужно объяснить, что хиджаб – это унизительно (то есть, фактически, ввергнуть их в состояние стыда и осознание ущербности своего положения), я понял, что либерализм плевать хотел на удовольствие, и является очередной сектой мессианских насильников, охуевших в достаточной степени, чтобы спасать тех, кто их об этом не просил. Неужели так трудно понять, что люди – разные, и потому их невозможно ввергнуть в универсальный порядок, который был бы справедливым для всех? "Но мы должны бороться за свободу!". “А пизду сушеную не хотите?” – спрашивает Александр Бренер.
Наслушавшись нравоучений, я осознал, что больше не хочу быть среди пионеров и, честно говоря, желаю им всем насильственной смерти. Единственной здоровой стратегией существования является бесстыжая морда и аморальный гедонизм – тот образ жизни, при котором человек следует за своим удовольствием, игнорируя окружающие его этические комментарии. Жизнь слишком коротка, чтобы пускать в неё репрессивное чувство вины. Мир станет лучшим местом не тогда, когда мы впарим друг другу свой стыд и правду, но тогда, когда оставим друг друга в покое, и займёмся каждый своим делом: только по-своему, и в собственном саду.