1
“Вот”, – говорит беременная девушка, протягивая мне свежий номер газеты Challenge. Я без понятия, что это за газета, но красный кулак на титульном листе сообщает мне, что она явно не про отдых в Малибу. У девушки губы-опухоли, и с этим своим спелым животом она будто проглотила планету – теперь вот гладит её через платье, а я замечаю торчащее ухо, и уже вроде как расположен.
“Меня зовут Стефани. Я из Прогрессивной Рабочей Партии. Мы выступаем за революционный коммунизм и диктатуру пролетариата”.
Услышать нечто подобное в стране, где слово “социалист” считается ругательством несколько неожиданно. Я тут же переношусь в детство, где стою в костюме зайца под портретом Ленина. Реальность окончательно превращается в фарс, когда Стефани приглашает меня на партсобрание в церковь. Отказать ей я не смею – в конце концов, когда ещё мне представится возможность собраться в доме божьем с коммунистами? А тут ещё Америка… Главное, чтобы не ставили Кобзона.
И вот надо мной нависает Иисус: у него всё по-прежнему – он распят. В центре храма – круг из стульев. Вместо алтаря с ягнёнком – журнальный столик, заполненный чипсами Принглз и красным, как пионерский галстук, соком. Рабочих всех стран не видать – коммунистическое будущее Америки пришла определять, в основном, белая профессура и её студенты. Все они, как мне сначала показалось, заикаются, но это потому, что слово “коп” здесь принято произносить через тройную “к” – КККоп – что является отсылкой к Ку-Клукс Клану.
– Я прошу ничего не записывать, – говорит лектор, Анджела Дэвис-wannabe из Филадельфии. – Сегодня мы будем говорить о полиции, и потому должны быть предельно осторожны. Самое главное, что вам нужно понять про КККопов – это…
Последующая фраза теряется в шелесте упаковки шоколадных печений – изголодавшиеся старики всё никак её не распахнут, и я вспоминаю, что точно так же не мог распахнуть бюстгальтер Джанис, на что она сказала мне: "Сама судьба велит тебе потрогать меня ниже". Когда же старики, наконец, открыли печенья, публика смотрела на них с осуждением. “За Маркса!” – воскликнул растерявшийся дед, и впился вставной челюстью в куки. Анджела продолжает:
– Принято считать, что проблема полицейской жестокости – это проблема пары гнилых яблок, мол, в семье не без урода. Но это не так, товарищи. Пора признать, что расизм и жестокость коренятся в самой сути полиции как институции. Вот почему её нужно уничтожить. Сделать это под силу только Красной Армии во главе с Прогрессивной Рабочей Партией. При коммунизме не бывает ни расизма, ни полицейского террора!
Старички, тем временем, наломали печенек на всех, и передают сладкое корытце по кругу. Причащаясь, я присоединяюсь к стоящему в зале хрусту. Шоколад заходит в меня лучше, чем Маркс. "Это потому, что в Марксе нет орехов", – шепчет мне дед.
– Я предлагаю представить общество будущего визуально. Что это будет? Спиралька или, может, квадратик?
Все берут красные листки и начинают рисовать кремлёвскую звезду.
– Пусть лучше скажет наш русский гость… Возможен ли мир без полиции, товарищ?
– Конечно, – говорю. – Вы почему не занимаетесь инцестом?
– Так, погодите, что, инцест, при чём тут...?
– Потому, что боитесь полицию, или потому, что вам культура так сказала?
– Милейший, позвольте... у меня трое детей.
– Вот я и говорю, что культуры достаточно, чтобы вам не хотелось заниматься с ними сексом. Полиция не нужна.
Преподобный Стив, который всё это время чинно слушал весь этот марксизм-ленинизм и что-то усердно подчеркивал в Библии, встал и вышел из зала, студенты опустили глаза, и только один дед с печенькой захихикал. Всё могло закончиться катастрофой, если бы Анджела не откопала в зале настоящего пролетария.
– Товарищи, Хуан хочет нам что-то сказать!
Хуан поначалу не понимает, что от него требуется, встает и замирает в улыбке; краснеет не то от стыда, не то от коммунистических идей, и, в конце концов, поднимает кулак под нос распятому Иисусу:
– Полиция не служит рабочему классу! Долой империализм!
– Индид, Хуан, индид!
Зал заполняет звук церковного органа.
2
– Здесь нечему удивляться, – говорит мне мой новый друг-сталинист. – С падением СССР капитализм лишился сдерживающего идеологического противовеса, и, уже в качестве победителя, чья победа наделяет все его действия знаком праведности, принялся месить трудящихся открыто, без прикрас. Сегодня эта бесцеремонность выходит ему боком – социализм на подъеме.
Возможно поэтому молодые американцы так ратуют за Берни. Для миллениалов красивые обещания капитализма, – обещания, сформулированные проклятыми бейбибумерами, – обернулись рекордными долгами, низкооплачиваемым трудом и отсутствием перспектив. При этом, в Америке не было ни Сталина, ни ГУЛАГа, и потому “красная угроза” всё больше походит на пропагандистскую страшилку времён маккартизма. Левый идеализм, напротив, звучит как никогда живо – в отличие от парализованных политической корректностью либералов с их наивной верой в то, что на любой вызов времени можно ответить строительством супермолла (мол, потребляя, люди втянутся в демократию). Вот только боги, как выяснилось, вставляют сильнее, чем Макдоналдс, поскольку предлагают нечто большее, чем жиры и углеводы, а именно – мир, наполненный волшебством.
Понимая это преимущество своих конкурентов, либеральный капитализм придумал хипстера и его метафизику моды. Поддерживать её, однако, можно только при наличии прибыли. Без бабла капитализм не работает. В итоге, противостоять новому фашизму полагается ряженым фанатам Канье Уэста. Исход их битвы со стаями ИГИЛ заведомо известен: Пальмира свэга уцелеет разве что на сэлфи.
"Эти сосунки просто не знают, что такое социализм. А мы-то при нём жили и всё помним", – говорит мой бывший адвокат Элайза, выглядывая из окна своего офиса на Зукотти-парк, где движение Occupy Wall Street как раз разбило первую палатку. Чего Элайзе не понять, так это того, что история не сводится к Советскому Союзу и его опыту. Если в России большой модернистский проект был остановлен сталинизмом, то у т.н. Запада имеется в обойме и другие, собственные примеры – например, шведский социализм. "Ага, и Венесуэла", – иронизирует мой приятель, который ещё не знает, что в состоянии Венесуэлы уже живут все те, кто подаёт ему кофе в Нью-Йорке. Вчера он, кстати, потерял работу и скоро, думаю, распишет транспарант. Бедность всегда толкает сердце биться с левой стороны. Только сытые – консервативны, и менять ничего не хотят.
"Нет, и, всё же, – возражает мой приятель, – капитализм – это и есть эволюция, а, значит, природа. Разве не глупо противиться ей?". Не знаю – об этом лучше спросить у городов, которые стоят там, где должна расти трава. Как по мне, проблема капитализма в том и заключается, что он, по своей сути, жесткий дарвинизм, утверждающий царство сильных над слабыми; такое распределение ресурсов, при котором выигрывают начальники и, значит, равенство и братство невозможно. Только конкуренция. Только иерархия.
Разворотив в поисках нефти улей исламского фундаментализма, либеральный капитализм пусть и создал себе Элизиум на дому, но оказался не способен ни поддерживать его без войны, ни противостоять идеологиям, чья повестка не ограничена законами физики. И хотя защитные механизмы капитализма, – механизмы, апроприирующие и выхолащивающие всякий протест путём его превращения в рынок, – по-прежнему действуют, денег на затыкание ртов становится всё меньше. Всё чаще приходится звать полицейских.
Капитализм как никогда близок к тому, чтобы оказаться один на один с массами разгневанных нищих. То, что ещё вчера было собранием начитавшихся Маркса университетских старух и игрой на гитаре в Зукотти-парке, сегодня оборачивается сжиганием полицейских машин в Фергюсоне и социализмом на кокусах. Пусть либеральные политологи и продолжают твердить нам о том, что красная заря невозможна, происходящее уже сообщает о серьёзных переменах в политическом климате. Эти перемены не зависят от того, победит или нет Берни Сандерс. Процессы, стоящие за его "неожиданной" популярностью, указывают на то, что впереди нас ждёт век новых страстей и революций.
Что касается Стефани... через два дня после нашей встречи она родила девочку.