Замечая пожелтевший зуб в улыбке Клаудии Кардинале, я пытаюсь понять, когда же страх склонил нас подмывать природу. Ведь это не просто сезонный тренд на белоснежный клык, но сама суть культуры, её начало. Зуб мог желтеть не потому, что 1980-е были более честным временем, но потому, что это было пол века назад. Развитие культуры – это и есть развитие надуманности, поделки, рукотворности. Чем глубже мы уходим в города, тем меньше остаётся натуры, и тем больше технологий, трюков, роботов, слов. Отсюда не только восторг от прогресса, но и чувство нарастающей фальши – город происходит быстрее, чем наше расставание с лесом. Или, быть может, это я не поспеваю за покемоном? Вместо травы вокруг меня заколосились небоскрёбы. И вот уже птицы поют в лад с автомобильной сигнализацией. А я всё думаю про озеро и ель. Вижу, собака ест арбуз, и от картины этой сразу больше счастья, чем от стеклянных арт-центров. Я никогда не удаляю прыщик у бомжа или собаки. А у модели удаляю. Потому что бомж и собака – это жизнь, а модель – артефакт. Как та же ваза или брошка – в ней нет ничего естественного, и потому с ней можно обходиться “культурней”: прыщи бывают у людей, а у моделей – только макияж. Это ни хорошо, ни плохо, – просто факт. И, всё же, поиск живого продолжается. Даже в культуре. Тем более в культуре.
Делая фотографию, я полагаюсь на “задний” глаз – смотрю, не присматриваясь, будто в обход, сквозь образ. В таком расфокусированном смотрении глазу легче словить живую композицию. Иначе же мой взгляд слишком цивилизован: умничает, впадает в геометрию и, в конечном счёте, производит румяного кадавра.
“Красота – это симметрия”, – утверждают болгарские пластические хирурги. А как по мне она в случайных сквозняках. Однако чтобы тебя ими продуло, нужно снять штаны: либо вовсе отключить культуру, либо помнить, что её шепоты – понарошку. В конце концов, только простак верит словам. Со словами нужно обходиться так же, как ветер обходится с листвой – подхватывает, перемешивает, носит из стороны в сторону. От всего этого возникает произвольный свист и шелест. Он, казалось бы, ни о чём. И, тем не менее, – про всё, про чувства.
Первый кадр всегда живее своих дублей. Даже если он хуже по свету и композиции. О чём это говорит? О том, что жизнь в пространстве городов только мелькает. Широкими мазками здесь написаны разве что проспекты и памятники. Живое же субтильно; то и дело ускользает из-под линеек и слов. Взаимодействовать с жизнью нужно интуитивно. И это я уже сейчас не только про искусство говорю. Понятия “правды”, “любви” и “справедливости” – на всё это нужно смотреть, как и на красоту, немного “сквозь”. В противном случае тебя захватит нарратив этих понятий, и вот уже ты рот идеологий – предсказуемый и оттого неинтересный.