Между насекомыми и растениями творится нечто большее, чем дружба. Самка пчелы оплодотворяет самца фиги, и погибает от удушья в его фруктовых недрах. Сладкий вкус фиги, таким образом, содержит в себе мёртвую пчелу. Узнав об этом, я и сам задыхаюсь, как пчела в фиге. Не знаю, что меня здесь больше потрясает – это от жизни или от смерти я задыхаюсь? Жизнь даже в счастье горьковата, тогда как смерть, подобно фиге, – сладкая всегда. Её ешь на десерт – в завершение трапезы. После её торта уже ничто тебя не огорчит. Старухи ведь не случайно так любят лаванду. Её вкус – вкус их гланд – тоже сахарный, тоже про смерть. Ну и мёд от пчелы, а пчела – умерла.
Распознав некрофила, YouTube предлагает посмотреть репортаж об эвтаназии: женщина прощается с сестрой, выпивает смертельную микстуру и заедает её шоколадом – откусывает, жуёт, снова откусывает. “Ужасный вкус”, – говорит, и смеется – хлоп: потухли глаза.
“Ты выглядишь, как конфета”, – говорю я Джастину. “Это всё макияж”, – улыбается он. И правда – живых так не красят, только покойников – чтобы припрятать смерть, и родные могли целовать уходящие лбы. Каковы эти лбы на вкус? Бьюсь об заклад, что они сладкие! Внуки, тем временем, собрались у гроба – облизывают деда, как котята, мурыжатся от его крема и сливок. Ладан повсюду, разит диабетом. Словно голос прицерковной девы – бархатный, благодатный, и оттого so sweet. Под платком у неё – мёртвый секс. Берегись!
Глаза Джастина – голубые, как и сам Джастин. Он – моя стюардесса, живущая в небе над Лос Анджелесом. В его приторной безоблачности легко позабыть, что “вечное лето” происходит в пустыне: сладость и тут про погибель. В общем, я не случайно чувствую себя в кондитерской, как в морге. После смерти мы все – трюфеля. Нет веры оптимистам, позитивным психологам, всем подчёркнуто приветливым, ванильным. Тропинка сладости всегда ведёт в могилу.