Раз в неделю сюда приезжает самосвал, и из его кузова высыпается очередная порция проклятых: горбатые и одноглазые, бездейственные и под воздействием; нагота, хромота, дыры в надеждах и карманах – бездонные, как и сам Скид Роу. Что не ходит, то ползает, остальное лежит и дымится; если вмазалось – стекает. В двух кварталах отсюда хипстер откусывает олений бургер за $14. “Хочешь крафтовое пиво, сынок?” – спрашивает у него Чарли-гнилая-ширинка.
У самосвалов есть причина. Как и секс, лечение требует твоего согласия. Однако лишаясь рассудка, ты лишаешься голоса. Если у тебя при этом нет ни крыши над головой, ни родственников, больница тебя перебинтует, после чего сольёт в Скид Роу. И вот ты, значит, стоишь на дне американской жизни, в голове у тебя голоса и туманы, а вокруг – 8000 таких же, как и ты, безумцев – в аду площадью 1km². Работники социальных служб выдают тебе гандон и прививку от гепатита. Да, Атланту полагается расправить плечи, но шанс откинуть копыта, всё же, выше.
“Не блести”, – учит меня Чарли. – “Шагай быстро, не засматривайся. Нищие не опасны. Опасны угашенные, и те, кто им продаёт.” Чарли когда-то звали Пламен, но за 15 лет в Америке он успел позабыть это имя. “Приехал учиться, когда мне было 20, да так и не смог найти работу. Американцы мне нравятся, но ни один из них так и не стал мне настоящим другом – ну, то есть, не просто там приятным чуви, а кем-то, с кем можно поговорить по душам. В общем, годы шли, настроение портилось, и в какой-то момент я просто перестал мочь шевелиться. Не стало сил даже для самых мелких действий – открыть глаза, подняться с кровати, выйти из комнаты… Диагноз – депрессия. Государство даёт мне пособие: $1000 в месяц. Живу в приюте. Папа в любой момент готов прислать мне денег на обратный билет, но кем я вернусь? Бомжом? Да и что я буду делать в той Болгарии спустя столько лет? Я всё потерял, и от всего отвык. Не знаю, брат. Думаешь, мне стоит вернуться или на переправе коней не меняют? 15 лет я себя об этом спрашиваю…”
Скид Роу принято обходить стороной. Дело не только в хворях, запахах и ледяных взглядах торговцев крэком. Unheimlich бездомного человека заключается в том, что он человек. В нём узнаешь себя. А вместе с тем и то, что твоя удача – хрупкая, как кости птицы. “Cо мной такому не бывать”, – говоришь ты себе, но сердце знает, что это мантра, с которой ты пытаешься перекричать чавканье смерти.
Здесь, впрочем, происходит не только смерть, но и “карнавал любви”. Раз в году красивые люди встают из тёплых постелей, и отправляются в Скид Роу показать блеск своих милосердных душ. Волоча за собой баулы вещей и продуктов, они улыбаются белоснежными челюстями, и так до Бродвея. Чем ближе к Скид Роу, тем шире их зрачки, и тем глубже улыбки въедаются в их дружелюбные, полные ужаса лица. Матери привели самое сокровенное – дочерей, увешанных значками "free hugs". Тут-то жизнь и начинает бить ключом по ежегодной доброте: из щелей и дыр к дочерям выплывают двуглавые и хриплые, кривые и ошалевшие; раны, наросты, шишечки, язвы; 8000 теней американской мечты. Раскинув руки, они обхватывают душистые детские тела, прижимают их к своей бездне отчаяния, и шевелят запекшимися языками. “Зырь”, – говорит Банни, прикладывая к пустой сиське младенца. Соснув, он замутняется, и превращается в шприц.