Я знаю, почему мне хочется утонуть в объятиях русалки. Мой индивидуализм – это эскапизм. Я говорю это безокрасно – как факт. Моё желание обособиться в личном вызвано политическим разочарованием в общественном. Будь то дети, похищенные американскими пограничниками, или украинские националисты, рассуждающие про “дегенератов” и “врагов” на гей-прайде, – поток новостей создаёт ощущение смыкающихся стен. Мир будто бы подкис и завонялся.
Чем старше я становлюсь, тем меньше у меня остаётся времени и надежд на воплощение своих снов. Отсюда спешка, более истовое глотание доступного воздуха. От Мелании Трамп я бегу в меланин – свечение чёрной кожи, запах кокосового масла, и губы, смягчающие моё столкновение с реальностью. Так черепаха втягивает шею в панцирь, и оказывается в безопасности внутренней мглы. С её наступлением в саду начинает благоухать бругмансия – растение-дурман, моя “душистая царица ночи”. “Не сравнивай меня с ночью”, – говорит мне подруга из Конго. Язык её остывает, как ветер у моря. Не в этом ли цель власти кадавров: разобщить и обособить нас по кельям индивидуальных сновидений?
“Да”, – говорят мои левые товарищи, и тут же предлагают слиться в монолит добра. Я уже был в монолите, товарищи – душно! Ценность индивидуальности – это ценность каждой человеческой жизни, безотносительно её содержания. Отказ от этой ценности делает гуманизм невозможным.
Сказав это, я понимаю: то, что я зову своей индивидуальностью является не только совокупностью моих особенностей, но также и общественным проектом, который постоянно уточняется посредством потребления товаров и символов. “Я” всегда под вопросом, в тени чего-то, что спешит им обозваться, и утащить меня от социального протеста прочь – в лояльную экономическую функциональность. Капитализм позволяет мне быть кем угодно, но только до тех пор, пока я участвую в производстве капитала, и выражаю свою рыночную нишу.
Чтобы там не воспалялось по правому борту, фундаментальным процессом нашего времени является смерть веры. Не той, которая в боженьку, а вообще. Сегодня больше ничего не факт, и это тревожит решительно всех. Сохраняя верность отдельным идеологическим положениям, мы более не в состоянии проваливаться в идеи с потрохами. Это – хорошо. И изнурительно, ведь в отношении со всем приходится, вдруг, думать. Куда легче было бы стать православным, передать своё судьбу в руки небесной канцелярии, и дожидаться кареты из рая. Да только кто её отправит, если и бог лишился поддержки нашего воображения? Он ещё "есть", но уже не вставляет как раньше.
Сами опиаты идей ослабели. Вернуть им былую мощь могут лишь стимуляторы технологий вроде VR. Ну а вообще пора искать новый наркотик; отказаться от поиска чего-то "подлинного" и "действительного". Общество не может быть реальным. Город – это нагромождение фантазмов. Истина необязательна. “Ты робот или человек?”, – спрашивает герой сериала The Westworld, и получает ответ: “Какая разница, если ты сам не можешь ответить на этот вопрос?”.
Я более не являюсь коллективным, но углубление в личное не освобождает меня от необходимости участвовать в монстре общества. В итоге, я бегу по кольцевой – от толпы к себе, и обратно. Это напоминает океан. Волна сбегает на берег, чтобы уже в следующий миг вернуться в сплошь. Так и я – то хлыну прочь, то снова вспять. "Я – личность!", – говорит фрактал.