1
В своей декларации о намерениях новоизбранный глава Украинского института национальной памяти (УИНП) Антон Дробович выступил за “повышение уровня инклюзивности национальной памяти”. Это похвально. Особенно на фоне своего предшественника, понимавшего, что “институт”, созданный при Ющенко с целью “воссоздания справедливой истории украинской нации”, является не научным, а пропагандистским учреждением, навязывающим обществу вполне определённое, право-консервативное прочтение истории.
За словами об инклюзивности, однако, последовало уточнение того, что эта “инклюзивность” министерства пра… института памяти означает:
“сохранение памяти про общую историю украинцев и украинских поляков, евреев, армян, татар, греков, болгар и других”.
Можно, конечно, прикинуться, что мы не понимаем, кто эти “другие”, и почему, при декларируемом украинскими властями стремлении к примирению, гос-чиновник перечисляет кого-угодно, – любые ноль целых пять десятых процента населения, – кроме “украинских русских”, которые не только являются одной из крупнейших групп в мозаике украинского народа, но и той группой, от мира с которой зависит как будущее Донбасса и Крыма, так и будущее Украины вообще.
2
Стоило мне обратить внимание на характерное исключение в словах чиновника, как мои украинские друзья бросились доказывать, что у “русских” в Украине – всё прекрасно. Разговор, тем не менее, шёл не о положении “русских” в Украине, а о том, как этот статус артикулируется властями и элитами.
“В отличие от других перечисленных (и не перечисленных) Добровичем народностей, русские имели и имеют в Украине весьма большие возможности для изучения, производства и репрезентации своей культуры”, – пишет мой друг, историк и куратор Константин Дорошенко, отвечая мне – украинскому писателю, который на протяжении многих лет подвергается цензуре и вытесняется в родной стране; человеку, получившему, под обоюдное молчание", политическое убежище в США – в том числе, на основании “этнической принадлежности”, которую мне вспоминают всякий раз, когда я пользуюсь своим правом на свободу слова и критическое отношение к националистической повестке.
Что это за такая “своя культура”, о которой говорит мой друг, приводя в пример музыканта Ивана Дорна, чью музыку я не слушаю, или книги Алексея Гедеонова, живущего в Киеве, и пишущего на русском языке сказочки, лишённые какой-либо политической остроты, и не вступающие в конфронтацию с “политикой партии”?
Стоит ли мне напоминать, что о демократичности общества судят не по тому, кому в этом обществе можно, а по тому, кому нельзя? Мне – нельзя. И потому любые разглагольствования о том, что у русскоязычного человека, думающего иначе, чем комсомольцы Майдана, нет проблем в Украине, расшибаются о факт меня, и таких, как я. А не о тех русскоязычных, кто помалкивает или поддакивает.
Стоит ли удивляться “патриотической” нетерпимости украинского общества, если даже его самые либеральные интеллектуалы оправдывают квази-инклюзивность государственного чиновника тем, что “русская культура вызывает отторжение в украинском обществе в ситуации, когда Россия оккупировала Крым”? Неужели им не понятно, насколько дремучим и недемократическим является отождествление соотечественников с государством-агрессором и его культурой на основании их этнических атрибутов?
3
В основе тенденциозного обобщения украинских русских лежит иллюзия, распознать которую не позволяет идеология. Кто, в действительности, эти “русские украинцы”? Что это за воображаемый монолит такой, о котором “патриоты” рассуждают в общем?
Единственное общее русских украинцев – это язык. Поскольку для украинского националиста язык является фундаментом его национальности, он не понимает, что русский – это не мова, не язык этнической группы, не национальный язык. Как и английский язык, русский является одним из шести языков ООН, языком международного общения. Такие языки не творят племени. И не идут с набором определённых взглядов, поскольку на таких языках разговаривают разные люди, представители разных народов по всему миру.
“Русскоязычные украинцы” – это слишком общее понятие, чтобы присваивать ему какую-либо одну политическую и культурную идентичность. В Украине живут миллионы людей, которые говорят на русском языке, и которых ничего, кроме этого языка, украинского гражданства, и разных дискурсов прошлого, к которым они вынуждены апеллировать в ситуации вытеснения из нації, не объединяет. И процесс их вытеснения начался задолго до российской агрессии, и связан с недоразвитостью украинской политической культуры. За 30 лет независимости Украина так и не смогла осмыслить весь спектр своих граждан. А не смогла она это в силу идеологии, которая легла в основу украинской государственности. И если Украина, всё же, намерена случиться целым, нам необходимо различать и принимать вариации своих, в том числе русскоязычных граждан. Без этого развитие политической нации невозможно.
4
Есть украинские граждане и украинские граждане неоднородны. В том числе те, которые говорят на русском языке. Среди них есть как этнические русские, так и этнические украинцы, “и другие”…; есть люди, ориентированные на Москву, и есть люди, ориентированные на Киев, Вашингтон, Брюссель; для кого-то из них родным является русский Толстой, для других – советский Маяковский, для третьих – украинский Франко; бывают русскоязычные “вышиватники” и украиноязычные “ватники”; украинские русские и русские украинцы… Всё это – разные подгруппы.
Для говорящего на русскоговорящего шахтёра из Луганска, я – русскоязычный львовянин, ратующий за квир, – куда более другой, чем для украиноязычной феминистки из Могилянки. Понимание между мной и пацанчиком из Донецка возникает не тогда, когда мы говорим на одном языке, а тогда, когда язык, на котором мы говорим, вдруг, становится поводом для того, чтобы артикулировать нас как унтерменшей, противников украинской нации, к которой мы, нравится это Андруховичу или нет, тем не менее, принадлежим на равных. Говорить мне, что я, гражданин Украины, должен связывать себя с русской культурой, потому что я говорю на русском языке – это дикость. И дискриминация. Это не ОК.
Если новый голова украинского института национальной памяти действительно заинтересован в том, чтобы “повысить уровень инклюзивности” этой памяти, ему и украинским социологам необходимо подробно изучить контент и ассортимент тех, кого мы зовём “русскоязычными украинцами”, вычленить подгруппы, учесть разность их памятей, и найти им место в общей. Именно в этой непроговоренной и многомиллионной тьме украинских граждан (которых ныне обобщают словами типа “кацапы” и “вата”, и помечают стигмой наследников панщины, сталинских лагерей, внешней агрессии РФ и всех прочих трагедии нашей общей истории), – именно в них, и в их интеграции в национальную сумму – ключ от украинской политической нации. Без них эта нация так и останется камерной фантазией, ведущей к бесконечным войнам, смертям и территориальному распаду.