Обсудив с Джанис разницу между женским и апельсиновым соком, я вошёл в душевую Ассоциации Молодых Христиан и увидел Роберто. А Роберто увидел меня, и встал, без предисловий. Печатная машинка в моей голове попыталась настучать остроумную фразу, некое разряжающее обстановку приветствие, но Роберто не стал дожидаться моей пресс-конференции, и схватил меня за хуй.
Так со мной ещё никто не здоровался. Тем более, парень. На тот момент, впрочем, мой хуй ещё хуём не стал, и был лишь пенисом, совсем немножко членом. Прийдя на помощь, тёплая ладошка Роберто окружила его уютом, позволяющим мне расслабиться, и затвердеть, как памятик советскому солдату.
Я не искал подобного развития событий. Но и не стал противиться ему – в конце концов, не для того я покинул чертоги матери, чтобы пятиться от жизни. Иисус воскрес? И хуй воскрес! Уже лишь фактом своего дубения он как бы намекает человеку: се ля ви. Нельзя совершить то, чего в тебе нет!
Став на цыпочки, Роберто поцеловал меня. Так нежно может таять только снег. Не знаю, чего я ждал, но разницы между парнем и девушкой в этом поцелуе так и не обнаружилось: губы и языки, языки и губы… Единственно, что странно – хуй. Я ему руку между ног, а там – наличие. Тупик! Такими были джойстики в 90-х.
Взять в руку чужой хуй – совсем не то, что свой. Рука входит в зеркало, и берёт себя за себя, чтобы обнаружить: это не ты. Это – Другой. Мой хуй, поднявшись, свисает под тяжестью крови над адом, а хуй Роберто, наоборот – устремляется в рай, как душа младенца или Юрий Гагарин; длинный и узкий, почти без головки, с мошонкой, как заначка белочки – грецкой. Я с интересом сжал его орешки. Гудка не последовало.
Спонтанность и новизна ситуации делали её несколько нереальной. С одной стороны, моё тело реагировало на Роберто так, как оно обычно реагирует на девушку, и в то же время я потерял контакт с хуем – он стоял за меня, жил какой-то своей, иной жизнью, в которой я присутствовал как наблюдатель. В принципе, всё предыдущее предложение вполне себе умещается в одно слово: диссоциация.
От чего же я защищаюсь? Или это не я, а моя маскулинность? Культурка завыла? Из паров душевой на меня понеслась небесная сотня воспоминаний: я, кричащий однокурснику “таким как ты здесь не место“; я, выбивающийся из объятий друга с полными ужаса словами: “я не гей!”; я, ползущий в халабуду с другом детства “играть в мужчину и женщину”…
Из этих реминисценций меня возвращает Роберто. Опустившись на колени, словно для молитвы, он проглатывает мой хуй под корень. Его голова сползает всё ниже и ниже, и уже как-то даже всё это начинает казаться опасным – вот-вот он поперхнётся, а хуй мой выйдет у него из затылка. Но этого не происходит. Поразительно сколько всего может поместиться в человеческой голове.
Что если челюсть защимит? Я представляю сотрудников христианского бассейна, коллективно разжимающих 3000 атмосфер челюсти Роберто, и себя, бегущего в неотложку с чашкой льда и хуя. Но задуматься об этом по-настоящему я не в состоянии. Контакт его рта с моим хуем отгоняет тяжелые думы.
Роберто, – этот голодный испанский ребёнок, – поедал меня с такой скоростью, и усердием, что мне пришлось схватиться за краны. Его шейно-ротовой мускул мог бы поставлять электричество целому городу, а вместо этого был целиком моим. Я был польщен и этим обстоятельством, и голодом Роберто. Он сосал так, как сосёт человек, который хочет сосать, и получает от этого удовольствие. От души!
Ну и каков тут этикет? Каков порядок действий? Соснуть в ответ Роберто, или не соснуть? В душевую зашли мои сёстры – Прокрастинация и ADHD. Я понял, что не хочу соснуть, и в то же время это моё нежелание показалось мне облавой ментов в разгар вечеринки. “Любишь кататься – люби и саночки возить”, – прошептала мне на ушко моя культура, и добавила: “Взялся за гуж, – не говори, что не дюж”.
Роберто не дал мне времени одюжить. Повернувшись ко мне своей выпечкой, он принялся тереться нею о меня. “Съешь ещё этих французский булок”. Так медвежонок чешет спину о сосну. Решив: “сосну”, я отложил её на будущее, и переключился на следующую загадку этого диафильма: что дальше? Как это работает? Откуда мы отсюда и куда? В чём смысл?
Шампунь принёс. Мочалку взял. А вот гандоны в душ забыл. И не достаточно в страстях, чтобы об этом не подумать. Да и к тому же – что, в этом случае, пизда? Ах да, конечно, вот же, мрак в ущелье вызирает. Вот в это? Места в этом нет. Могу втянуть живот, но хуй не сплющить. А был бы как Роберто – смог.
Всё, что осталось – целовать. Роберто в этом месте застонал. И в этом стоне слышу капельку, но бас. И мои губы упираются в кадык. В общем, как говорят украинцы, так-то воно так, але трішечки не так...
В итоге, покалываем друг друга хуями, как фихтующие мушкетёры или два буратино на свиданьи. Это показалось мне развлекательным. Хочется стукнуть хуем по хую, услышать ляп мяса и звон древесины…
Из коридора зашлёпали шлёпки.
Роберто выплюнул меня, вскочил, и убежал, а я остался там, среди холодного кафеля, под горячим душем, в некотором замешательстве – не чувствуя ничего выдающегося, и не понимая, с чего тут было разводить скандал тысячелетий? Что тут такого, собственно? В чём ужас? Ужас в чём? Что парень, что девушка – главное, чтобы качало. Меня качнуло так себе. Видать, нужно распробовать, понять, в чём движ. Речь о другом – кому какое дело, кто кого и как?
Опыт воздушный, почти невесомый. Я ждал какого-то прорыва, некоей “буря мглою небо кроет”, а вместо этого стою посреди разделвалки, озабоченный мыслью: где бы теперь поесть? И что – лапшу или буррито?
Тут-то сердце и заколотилось.