Любовь – не про любовников, а про нечто третье, возникающее между ними, и отсутствующее за пределами их сновидения. Отсюда – острота и болезненность навеянных любовью переживаний – из напряжения, образующегося в процессе взаимной галлюцинации. Чтобы поддерживать её, нужно стать электростанцией, сочиться молниями, и гонять токи по венам друг друга. От любви встают дыбом. От любви вылетают пробки. И всё это – только кажется.
То, как любовники видят себя и мир вокруг; вся сплошь их правды – ложь. Это не делает любовь менее ценной, но обнажает эфемерность всего происходящего в её состоянии. Любовники не отражаются в зеркале. Чем сильнее любовь, тем жутче от осознания её зыбкости; понимания, что воспаление сойдёт, сердце погаснет, и мир снова окажется трезвым, как вода или гравий.
Любовь может выжить. Любовники не выживают никогда. Углубление отношений оплачивается остротой связанных с ними переживаний. Весна всегда обречена.
Любовь не терпит одиночества. В одиночестве любовника может возникнуть нечто следующее, из погибшей любви вытекающее, – тоска холодная, как ночь; могилы тёплые объятья, – но исходное чувство нуждается в связи, и, значит, в наличии, как минимум, двух распятых субъектов. Так школьник распинает жабу. Влюбиться – значит, вывалить кишки. Внутри любовника – всё алое, как рана.
Оттого так не хочется отпускать, – сначала любовника, а затем и стремительно остывающий воздух на его месте, – что понимаешь: проснусь. Просыпаться не хочется. Любовники просыпаются в разное время: один раньше другого, и видит, что ближний с глазами коровы: влажными, очарованными. Эти глаза способны видеть только залитую светом сплошь. Одним хлопком ресниц её не разогнать. Корове только предстоит очнуться, и понять: что было – не было, а снилось.
Впервые осознав, что всё в любви привиделось, в тебе что-то ломается, ты тотчас же взрослеешь, и оказываешься более не способным вспыхнуть без страховки и тормозов, провалиться по одному лишь дуновению ветра.
До чего же жестокая механика… Кому взбрело в голову, что любовь – это нечто слащавое, мимимишное? Наверняка тому же, кто торгуется со смертью, пытаясь украсить фантазиями её молчаливое равнодушие – хлоп, и тьма, навсегда.
Нет, любовь – это не бабочки, и не тюльпаны. Любовь – это гильотина. Ну или виселица. При переломе позвонков, из повешенного бьёт струя семени – оргазм, уходящий в вечность, как ракета в космос. Такое удовольствие – смертельно.
Кто любил, остаётся любовью напуган. И в то же время снова её ищет, зная, что в её муке – счастье, сама жизнь. Влюбиться страшно, и страшно хочется – сгинуть во сне, задохнуться от этой проклятой любви, быть перемолотым её лопастями, как кофейное зерно. Потому что ничего лучше её нет, и быть не может, как не может быть струи в одном месте без хруста в другом.
Нет, если сердце без шрамов – значит, оно никогда не любило. Любовник – это, считай, покойник. Как череп, из глазниц которого прорастают маки. Кто не любил – не жил. А кто любил – тот умер. Все прочие сюжеты не интересны.