Её парень поставлен на паузу. И всё из-за его любовника. Не то чтобы она была против. Но ревность превращает Фрэнка в расиста. “Нравятся худенькие чёрные тёлочки?”, – шипит он Илаю про неё. В ответ, Илай сохраняет нейтралитет. Фрэнк живёт с ним в одном городе. А она прилетает туда раз в год, да и то если только там выступает её любимая группа. По тому же принципу она навещает и прочих “джонов”. Вот разве что Лео, – её сосед по Бронксу, – видится с ней чаще. Он же и пуще страдает, поскольку влюблён в неё без остатка. Может показаться, что в её спальне слишком много народу. Однако в действительности там только она. И технологии, которые делают всё это возможным.
С чего началась эта девушка, которая целыми днями делает сэлфи? С сэлфи. “Ты был первым, кому я его послала”. “Я был первым, кто к тебе прикоснулся”. “Ты же и показал мне инстаграм”. Теперь брэнды присылают ей секс-игрушки в обмен на промо в её аккаунте. Это позволяет ей не выходить из комнаты, и видеться с парнями раз в год.
Мы знакомы шесть лет. И встречались не больше шести раз. Но между нами – ленты разговоров, которые сложились в отношения. Она красива, как ель, но говорить с ней интереснее, чем спать в шишках. В офлайне всё как-то буквально – близость над пропастью, трение тел, и возгласы “fuck“, словно субтитры на случай, если кто-то не понимает, что происходит…
Секс-игрушки оказывают влияние на её поведение. “Я не буду делать ничего”, – говорит она. Поэтому и говорить с ней интересней. Бывает, она делает сэлфи во время того, что должно быть диалогом. Если, конечно, ты не секс-игрушка, – то есть, неодушевлённый предмет, мертвец, доставляющий удовольствие.
Мне, впрочем, нравятся вампиры. Трагизм их голода, символизм их присутствия в оббитой красным бархатом щели. “Вампиры – это клиторы гроба”, – говорю ей я, и она отвечает: “Lmaoooo“.
Путешествуя, она не гуляет по улицам новых городов. Она снимает комнату на Airbnb, слушает в Spotify группу, на лице басиста которой она посидела, смотрит на Netflix шоу, во время премьеры которого это произошло, и делает сэлфи. Вероятно поэтому её рецензия на первое путешествие за океан помещается в месседж из лички: “В Копенгагене слишком мало клубничного сока”. Сок – это единственное, что есть в её холодильнике. Есть он, конечно, и в ней.
“Если ты друг, то можешь отлизать. Если ты настоящий друг, то отлизать ты можешь жопу. Хочешь быть настоящим другом?”. “Не хочу”. “Все, кроме тебя, хотят”. “А я нет”. “Почему?”, “Не знаю”. “Ты странный”. “Спасибо”.
Лео разрешается целовать её в губы, и только. Мне – наоборот, всё остальное. И только Илаю можно всё вообще, без ограничений и гандона, так как он способен сутками не отвечать на её сообщения. Понимание психологической подноготной подобного законотворчества не умерщвляет моих к ней симпатий, но несколько остужает жар помпонов. Зачем вообще нужно встречаться и гореть? Известно для чего – чтобы палить парами огненной магмы из четырёх клапанов. А игры в напускное равнодушие – это эрос для школьной столовки.
Мне нравится смотреть на то, как она смотрится в зеркало, как блестит и капает, превращая комнату в кладбище медуз.
“Я люблю тебя”, – говорит она сама не знает что. Поначалу меня это мучит, ведь слова эти – заклинания. Со временем я привыкаю не обращать на них внимания, и смотреть на неё без распуханий; принимать, как есть – влюблённой в себя, и разлитой повсюду, как свет. В ответ она не разгоняет грёз, и не будит меня от их опиатов, позволяя любить себя такой же любовью: в себе, про себя. Чем дальше она, тем алмазнее её спрут, и тем глубже проникают её дрэды в мои поры.
“Целуй меня, не попадая в сэлфи”, – говорит она. “Когда я встречался с 35-летним мужчиной, – объясняет Роберто, – единственным, что меня реально беспокоило, было мнение окружающих. Я бы никогда не признался, что мы пара. Когда ты так молод, и встречаешься с кем-то, кто тебя сильно старше, все думают, что это твой папочка, что всё это только ради денег, что ты – шлюха. А я не шлюха. Я – Бритни Спирс в теле мальчика”. Когда она ложится на меня в вагоне метро, я понимаю, что мнение окружающих интересует её не больше, чем я, и это осознание разбегается по мне волнами покоя.
“Нравятся белые типочки?”, – шипит Лео, и попадает в трёхнедельный бан. Сети позволяют брать паузы. Быть. И не быть одновременно. Тормозить на виражах ADHD. Море между нами пронзают хвосты мурен – оптоволоконные кабеля, связывающие кобелей. По электрической жиле мчатся лейкоциты наших фантазий. В 2020-м она заводит Твиттер.
Я считаю её своим другом, чтобы не считать себя её любовником. Мы ссорились только однажды – когда я не удержался, и попытался выйти из клауда, показать ей, как можно гореть до костей. И сгорел. “Хочешь увидеть закат?”. “Хочу бургер”. С тех пор между нами всё чётко, без драмы. Она втирает в живот ореховое масло, и начинает светиться, как лампа. “Меланин”, – говорит она, глядя в зеркало.
Приходит нотификейшн: её парень расстался с любовником. Узнав об этом, она снимает с него блок, и впервые в жизни покупает билет на самолёт без оглядки на расписание туров любимой группы. В тот же день её банят на инсте “за соски”.
Длина стори – 15 секунд. Я не смотрю на неё дольше. Иначе во мне поднимаются волны. Впрочем, стоит мне отвлечься, и она ложится в золотой свет, делается под ним карамельной, разводит бёдра, и присылает сэлфи. Без блюра и эмоджи. Как в интернете нулевых. Я не позволяю себе влюбиться. Иногда у меня получается.