Мой личный опыт подтверждает мудрость: всё, что запрещено – охуенно, всякий, кто запрещает – хуёвый. Казалось бы, это легко оспорить: так ли уж плох запрет на людоедство? И все ли, кто запрещает поедание человеческой плоти – мудаки? Подобные передергивания напоминают риторические стратегии противников гей-браков, мол, “может ещё педофилию узаконим?”. Или классика: “сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст”. Смысл этих словоблудий не в том, чтобы уберечь бархатные чертоги детства и родины от коварных пенетраций, а в том, чтобы дискредитировать ту или иную явленность, поставив её рядом с чем-то по общему разумению отвратительным.
“Явление шизофазии заключается в том, что предложения построены правильно, но содержание их становится совершенно бессмысленным”, – говорит психиатр на культовой кассете. Да, в обществе всякое водится – есть в нём и каннибалы, и педофилы, и даже любители русского рока, но встречаются они куда реже, чем авторитарная серость, которая только тем и живёт, что радостью наступить на горло “неправильному” ближнему. Зачастую запретители запрещают не жуть, а жизнь в её решительной интенсивности, и сами оказываются в конце фильма главными людоедами и педофилами.
Поэтому меня, с одной стороны, напрягает декоммунизация, ведомая не столько необходимостью осмыслить тоталитарные страницы прошлого во избежание их повторения, сколько именно что тоталитарным реваншизмом, жаждой расправы над левым как таковым; с другой – как человек, съевший собаку на работе с табу и “запрещёнкой”, я чётко знаю, что чем сильнее запрет, тем сексуальнее предмет запрета. На месте каждого поваленного Ленина возникает соблазнительное электричество, делающее Ленина интересным, а его устранителей – нет. “Чем меньше у призрака внешних проявлений, тем могущественнее он становится”, – пишет по этому поводу Илья Будрайтскис.
Причина магнетизма всего запрещаемого кроется в психологии современного человека. Эрих Фромм объясняет это на примере мифа о “первородном грехе”, который, по мнению Фромма, иллюстрирует не проступок, а эмансипацию – рождение индивида в акте нарушения родительского запрета:
“Мужчина и женщина живут в райском саду в полной гармонии друг с другом и природой. Там мир и покой, там нет нужды в труде; нет выбора, нет свободы, даже размышления не нужны. Человеку запрещено вкушать от древа познания добра и зла. Он нарушает этот запрет и лишает себя гармонии с природой, частью которой он являлся, пока не вышел за её пределы. С точки зрения церкви, представляющей собой определённую структуру власти, этот поступок является бесспорно греховным. Однако с точки зрения человека, это — начало человеческой свободы. Нарушив установленный богом порядок, он освободился от принуждения, возвысился от бессознательного предчеловеческого существования до человеческого. Нарушение запрета, грехопадение, в позитивном человеческом смысле является первым актом выбора, актом свободы, то есть первым человеческим актом вообще.”
Следовательно, цензура и запреты, с одной стороны, обесчеловечивают человека, отнимая у него право делать самостоятельный выбор в отношении той или иной информации, а с другой – активируют механизм освобождения через протест против запрета, его нарушение; через воинственный акт человека.
Вот почему в истории с декоммунизаций всё “чем хуже, тем лучше”. Видеть эту вакханалию шариковых, грызущих в кромешной нищете памятники ушедшей эпохи, конечно, не очень приятно, но как социалист, я вижу в декоммунизаторах “полезных идиотов”. Своей активной глупостью они лучше, чем кто-либо из левых красных пассионариев витализируют подавляемый Эрос социализма.
Те же люди, которые вчера рассказывали мне, что я богохул и извращенец, потому что публикую фото распятия в моче и гей-искусство, сегодня обвиняют меня в том, что я “совок”, поскольку отвечаю на очередной припадок их цензуры (декоммунизацию) Троцким и Коллонтай. И тогда, и теперь, они визжали, по сути, одно и то же – “совок”, “москаль”, “украинофоб”. Меняюсь я, но не меняются они. И продолжают спасать свои скрепы от “Содома”, “ГУЛАГа”, и всего того прочего, что не является действительным содержанием моих влечений.
Моё содержание – Вакх. Я вижу, что их мир – из раза в раз, без красоты, вина и поцелуев в зарево вагины. Одни иконы, вышиванки и паны. В руках у них не гениталии, только вилы. Чтобы они не запретили – ясно: надо брать.
“Мы — партия быдла, чурок, баб и пидорасов”, – говорили в “нулевых” маоисты. Сегодня социализм – это распятие в моче, гей-брак, и ебля злобных лилипутов. Не потому, что Ленин запрещён. Но запрещён он потому, что, как и всё, на что у меня поднимается море, является частью порыва к свободе. А свобода, если кто-то этого тут ещё не понял, всегда по другую сторону от тех, кто запрещает.