1
Манифест Константина Богомолова является предсказуемой реакцией правого романтика на “новую этику”. И вызывает не менее предсказуемую реакцию у её сторонников. Переживая радикализацию либерализма, который становится тем более репрессивным, чем менее убедительными кажутся его доводы, Богомолов призывает на помощь все клише консерватизма: тут и “вырождение”, и “высший замысел”, “Культура” с большой буквы, но главное – культ прошлого, “старой доброй Европы”, “прекрасной довоенной Европы”, “покинутого и оставленного на разграбление вишнёвого сада”, которому угрожают “толпы мигрантов”.
Этой музыке Вагнера – сто лет в обед. Но системный кризис и сопровождающий его морализм, не становятся от этого менее проблематичными. В этом смысле, было бы ошибочным недооценивать метамодерные стенания Богомолова. То, о чём пишет этот человек со взглядом бассет-хаунда волнует сегодня миллионы людей, нравится это нашим “вернувшимся в нормальность” либералам или нет.
Волнует далеко не только тех, кто тоскует по беременной Гитлером Веймарской республике, но и тех, кто обеспокоен стремительно сужающимся пространством свобод и возможностей здесь и сейчас – в эпоху позднего капитализма.
Как отвечать на расцветающие бутоны новых свастик – другой вопрос. Но отвечать нужно. В том числе, посредством полемики с богомоловыми.
Если либералы не сделали выводов из трампизма, он будет возвращаться снова и снова до тех пор, пока не будут осознаны и устранены его социальные причины. Впрочем, куда проще отвернуться от зеркала, из которого на тебя смотрит прото-фашистская тоска на лице бойфренда Ксении Собчак.
2
“Сгоревший Нотр-Дам в Париже – это не знак падения христианской Европы под напором мусульманской”, а “странный и мистический знак войны Нового рейха со священной тайной жизни и смерти, явленной в Кресте.”
Слово “Европа” и его производные встречаются в этих прищурах гадалки 28 раз, чтобы читатель ни в коем случае не подумал, что Богомолов – анти-западник или путинист. Напротив – он самый настоящий западник, патриот “той самой” Европы, которую мы якобы “потеряли” – Европы белого человека, не тронутой “цветными” субальтернами, бегущими из разграбленных им колоний.
Себя к “цветным народам” Богомолов, разумеется, не относит, по всей видимости полагая, что он принадлежит к расе господ. “Наша Европа” – пишет он так, словно ему не приходится показывать Шенгенскую визу на въезде в мир, который боится его так же, как арабов, африканцев и других попутчиков русского интеллигента на пути в европейский Элизиум.
В грёзах Богомолова фигурируют некие “современные, весёлые и свободные люди, образованные и успешные, открытые новому, любящие жизнь во всем её многообразии”. Люди, к которым Богомолов, очевидно, относит и себя, чтобы уже в следующий миг напомнить читателю, что “открытость успешных” исключает из “весёлого многообразия” “оголодавших Флойдов” и “мультикультурных гендерно-нейтральный чертей”. Вагон с ними, по задумке режиссёра, необходимо “просто отцепить”, и “строить свой мир” – “Европу здорового человека.”
К чему ведут эти разговоры о “здоровье”, что делать с “болезнями”, какая у них национальность, ориентация, взгляды, и как решать их вопрос “окончательно”, мы все знаем, поэтому Богомолов этого не уточняет, но даёт понять. “Рейх” упомянут 8 раз, и гуляет по тексту в шиншилловой шубе из слова “Любовь” (9 упоминаний).
3
Оценивая “современный Запад”, Богомолов видит “преступника, прошедшего химическую кастрацию и лоботомию”, после которой тот “улыбается фальшивой улыбкой доброжелательности и всеприятия”, и душит “сложного человека” – то есть, Богомолова.
“Запад декларирует себя как общество, “заточенное” на реализацию личностных свобод. На самом деле сегодня Запад ведёт борьбу с человеком как со сложной и трудноуправляемой энергией. …Современный западный мир оформляется в Новый этический рейх со своей идеологией — “новой этикой”.”
Если отбросить “трудноуправляемую энергию” и прочее столовращательство, можно согласиться с автором в том, что “улыбка Запада” фальшива, а человек подвергается “упрощению” и подавляется с помощью репрессивной морали. Но это не новшество “современного Запада”, а совершенно органичное как раз для “нашей старой доброй Европы” лицемерие, доставшееся буржуазному обществу от протестантизма. То, что Богомолову это кажется чем-то новым, что извращает его Воображаемую Европу, сообщает нам лишь то, что он не знает “европейских ценностей”. И реагирует скорее на обострение либерализма, который защищается от растущей армии своих критиков с помощью “нового этического Юнеско”.
4
Богомолов смотрит на своих соотечественников, – “вертухаев и рабов”, – с долей известного презрения, но, по-отечески прощает им их “въевшиеся в генетическую память лагерный страх, стукачество, а также молчание и насилие” как “способы защиты народа от власти и власти от народа”.
Если “защита народа от власти” возникает здесь чисто риторически, в рамках морального комильфо, то “защита власти от народа” – это уже поёт петухом классовая позиция Богомолова. Она же – в использовании характерных пугал буржуазии, освежающей свой бородатый вокабуляр либеральным сленгом:
“Перед нами этический социализм. Квир-социализм. …“Нацики” сменились столь же агрессивным и так же жаждущим тотального переформатирования мира микстом квир-активистов, фем-фанатиков и экопсихопатов”.
Видно, что Богомолов тяжело переживает либеральную коллективизацию. Кризис, пандемия, глобальное потепление – всё это требует соотноситься с ближним. Левые видят в этом условия для построения новой общности, либералы – средство борьбы с инакомыслящими, а для богомоловых из неоконсервативного ларца это – “все против одного”.
“Ты должен соотнести свои эмоции с общественным мнением и общественными ценностями”. И правда – где это видано, чтобы человек, живущий в обществе, соотносился с ним? Известно где – в “Новом этическом рейхе”, где Богомолова “натаскивают на любовь и лишают права свободно ненавидеть.”
5
Атланту не дают расправить плечи, и винит он в этом не правящий класс, а “оголодавших”, вместе с которыми изгнанный из “вишнёвого сада” Богомолов получает царские подзатыльники. Получает он их и от “оголодавших”, узнающих в Богомолове барина. А барин узнаёт в “оголодавших” свой народ. “Непорядочный индивид” идёт у него через запятую после “несчастного” и “обиженного”.
Над Богомоловым – либеральные Гитлеры, под Богомоловым – квир-социалисты и “швондеры из BLM”. В этих удушающих обстоятельствах Богомолов понимает, что ананасы кончаются, и рябчиков не подвезут.
Не то чтобы Богомолов желает Дахау всем царям и нищим. Может совсем чуть-чуть… Но это желание сразу пройдёт, если дать Богомолову место за царским столом над невидимым океаном гонимых и голодных; позволить ему указывать “чур*ам” их место на стройке. И чтобы без угрызений совести, без оглядки на “репрессивную машину – то самое общественное мнение” и его “новый рейх”.
Традиционные пассажи в стиле “война со смертью есть война с тайной бытия”, “с вечностью” сменяются не менее традиционным ужасом перед народом:
“[Новый рейх] в рамках нового квир-социализма обобществляет инструменты производства и перераспределяет их, а само производство оптимизирует и ставит под государственно-социальный контроль…”.
Ужас этот так велик, что Богомолов начинает видеть распахнутые плащи большевиков в байденовских Демократах. Это роднит его с Дональдом Трампом. Но если Трамп называл Демократов “леваками” лулзов ради, то Богомолов – так реально думает. Гей-парад? Гендер?! Нельзя баб лапать? Да они сталинисты!
6
Раз уж речь зашла о гендере… кастрация упоминается в тексте 4 раза. Что иллюстрирует самочувствие мужчины в 21-м веке. Новая этика мешает ему чесать вилкой яйца за ужином и он от этого превращается в “перегретый котёл”, мечтающий расстрелять “новый рейх” своим паром из семейных трусов. Щетине хочется “вырваться наружу” из “тоталитарных” лап общества, освободить “зверя”, принять свою “тёмную природу”, дать выход “свободе ненавидеть”.
Иными словами, хуи созрели. Им не хватает войны. Мошонка шепчет: “ебать-колотить”, и других императивов знать не желает. Этот шепот переходит в рык и становится важным мотивом нашего времени, который даёт стабильный приток кадров к новым правым. Да, “новая этика” этому способствует. Но это не значит, что нам нужно родиться обратно, стать зверем, ненавидеть. Это значит то, что порядок вещей нас не устраивает, и мы хотим его изменить. Ещё это значит, что изменить его либеральным морализмом невозможно. Ходячим свидетельством чего является Константин Богомолов.
7
Манифест Богомолова вызвал такой резонанс не потому, что Богомолов говорит глупости. А потому, что его глупости отзываются в людях. И раздражают тех, по чьим либеральным спинам гуляют сегодня дубинки пост-ельцинского ОМОНа.
Фашисты и буржуазия сливаются в звереющего Уробороса; голова не понимает, что кусает свой хвост; что небо всегда становится коричневым, когда капитализм сталкивается с экзистенциальным кризисом; что буржуазия ненавидит царя той же ненавистью, которой она ненавидит народ, и и что её любовь, как и её свобода, – это любовь и свобода не для всех.
Богомолов жалуется на мир, созданный по его вере. Жалуется обоснованно. Ведь новый мир и правда не обещает Богомолову ничего, кроме фонарного столба, на который его уже тянут его более хищные братья по классу. Тянут вместе с нами, со всеми нами, и потому всем нам сегодня необходимо дать социальный ответ на антиутопию. “Прекрасная довоенная Европа” на пороге Хрустальной ночи таким ответом не является.