1
Либерал не любит говорить о классе, предпочитая ему человека, вырванного из всех социальных контекстов, и заявленного как индивида-в-себе.
Аналогичным образом и разговор об эксплуатации как конкретном процессе обогащения одних за счёт других, становится разговором о страдании и угнетении вообще. Либерал осмысляет их морально, чувственно, но никогда системно: кому-то плохо от чего-то, и если плохо, то не хорошо.
В результате таких словесных подмен, причины неравенства затушевываются, и рабочий предстаёт просто ещё одним бедным человеком, которого жаль. Вместо анализа, вооружающего его пониманием механизмов эксплуатации, он получает от либерала букет благородных восклицаний, с помощью которых прогрессивные интеллигентные люди выражают голодным своё сочувствие из ресторана.
Да, рабочий и правда находится в угнетённом, бедственном положении, но статус бедняка, очищенный от классового аспекта, и помещённый в контекст рыночной идеологии, заявляет творца мира неудачником, который «не смог».
Это не нужда толкает его побираться за копейки, а лень. Это зависть критикует в нём вампира, чью жадность называют амбициозностью, а умение получить из нищего больше, заплатив меньше, «предпринимательским талантом».
2
Вампирская идеология утверждает, что нищета рабочего является результатом его, и только его усилий, осмысляемых в отрыве от социальной реальности, мол, человек получает то, что заслужил – кто-то хотел учиться, и достиг, а кто-то нет, и ныне подметает пол.
Как если хотения не зависят от возможностей. Как если возможности, не зависят от класса. Как если единственное, что отличает человека, родившегося в нищете, и не имеющего доступа к качественному образованию и выгодным социальным связям, от привилегированного выпускника Лиги плюща, выросшего в теплице, с детьми директоров компаний, которые станут его посредниками на пути вверх, – это отсутствие воли дерзать. А точнее – «предпринимательского таланта».
В качестве аргумента в пользу своей оторванности от земной жизни, атлант приводит в пример исключения: кого-то, кто бедствовал, но «пробился»; мол, разве эти частные случаи «успеха» не доказывают, что социальные лифты работают, и усердная «работа над собой» справедливо вознаграждается?
То, что исключения не становятся правилом, и повседневностью жизни демоса, атланта не смущает. Его идеология является религиозным учением, которое не относится к разряду эгалитарных. Напротив – оно элитарно, и культивирует не демократическое общество, а меритократию: «власть достойных», власть элит.
Отсюда же происходит его гласное и негласное презрение к «тёмному народу», к т.н. «черни», к большинству, сотканному из «лентяев», «нахлебников» и «глупцов».
3
Просвещённая брезгливость в отношении большинства, делает либерала попом, который не верит в собственного бога; в частности – в демократию, которую он проповедует своему приходу. Эта проповедь, сочащаяся мелодиями о правах и свободах, ничем не отличается от проповедей о божественной благодати, которые сообщали «дикарям» колонизаторы, прежде чем отрезать им руки в наказание за нежелание служить материальным интересам «любящего божества».
Говоря о демократизации общества, либерал понимает под ней такое расширение инклюзий, которое позволит любому человеку стать частью элит, но, при этом, он не оспаривает их власть, и иерархию – следовательно, говорит не о демократии, а о демократизации неравенства.
На помощь этой апологетике несправедливости приходит вульгарный дарвинизм, мол, и звери в природе не равны, выживает сильнейший, это естественно. Всё это говорят люди, сбежавшие от такой естественности в города, где подтираются бумажкой, и вмешивающиеся в порядок природы, адаптируя её под себя.
Более прогрессивные оправдания неравенства апеллируют к индивидуализму: раз все мы разные, то и живём по-разному, отлично, не одинаково, не равно.
Напевая эту красивую песню, либерал, опять-таки, опускает социальный эпитет, и переводит социальное неравенство в плоскость индивидуальных отличий людей; делает такое неравенство синонимом неодинаковости, личностности, и уже на этом основании, объясняет, почему неравенство – это нормально, даже хорошо.
В итоге, идея равенства возможностей для всех, – для разных всех, и каждому по потребности, – подменяется угрозой однообразия, мысль о которой цементирует порядок вещей, и несправедливость, «защищающую» нас от «уравниловки».
4
Смещение акцента с продуктивности рабочего на его доходность, которая служит мерилом его человеческих качеств, превращает демиурга в лузера.
Либерал ему сострадает, но не видит в нём ничего, кроме жертвы, чья слабость, собственно, и вызывает у либерала сострадание. Это сострадание, возбуждаемое неспособностью «бедняка» дать сдачи вампиру, создаёт условия для реализации доброй души либерала; для нравственного перформанса, который обещает бездну моральной сатисфакции – возможность негодовать, журить и требовать… – быть шумной совестью правящего класса, сохраняя его порядок и своё материальное положение в нём.
Стоит жертве дать сдачи, и от либерального сострадания ни остаётся и следа: тут же включается средняя музыка среднего класса – «гуманистическая» баллада о человеке и недопустимости насилия; музыка, зовущая реформировать угнетение, сделать расчеловечивание «более человечным», а не покончить с ним навсегда.
Либерал любит мёртвых революционеров, – живые его пугают, – и проигравших лузеров, которых можно пожалеть. В отличие от тех, которые громят витрины в джентрифицированных районах, где либерал читает с кофе книжку про свободу.
В конечном счёте, либерал – это болтун-задушевник; системный идеалист, мыслящий благими намерениями, оторванными от социальной реальности с её классовыми антагонизмами, и неизбежной, классовой борьбой. «Возьмемся за руки, друзья, и зашагаем мирно под закон, написанный вампирами для нас».
5
В отличие от абстрактного бедняка, рабочий занимает уникальное положение в системе производства. Своим трудом он создаёт всё благосостояние общества. Каждый из нас, включая гениального изобретателя (коим большинство вампиров не являются), существует в мире, который создал рабочий человек. Всё, чего мы достигли, мы достигли только потому, что рабочий человек открыл нам такую возможность. За каждым личным прорывом стоят тысячелетия его труда.
Почему это важно? Потому что, осознав это, мы поймём, что рабочий класс не является классом слабаков. Бедными и слабыми рабочие люди становится в ситуации навязанного им разобщения, в индивидуализированном угнетении, положении искусственной нищеты, один на один с вампиром, вне класса.
Рабочим не нужна высокомерная жалость. Им нужна солидарность – в том числе, тех, кто поставлен правящим классом над ними; тех, чьё материальное положение позволяло культурно процветать; кто обязан рабочему классу, и кто может отдать ему себя, свои таланты, знания и возможности; кто, вместе с рабочим, в служении классу создателей жизни, готов не просто вздыхать, а действовать, способствуя освобождению силы исторического движения, которая заключена в этом классе.
Всякому либералу, мажору, атланту, буржую и умке пора прекратить выбрасывать из речи проклятые слова рабочий и класс; прекратить видеть за ними голодранца, и увидеть того, кем рабочий действительно есть – творца мира, бога в цепях.