Британские колонизаторы Америки не были белыми людьми. Белым был цвет их кожи. Но идентичности “белый человек” ещё не существовало. Первые поселенцы называли себя англичанами. Как и зачем они придумали белую расу?
1
Утверждение, что европейцы угнетали африканцев, опираясь на предрассудки, связанные с цветом кожи, является упрощением.
Первое упоминание “белизны” как атрибута статуса появляется в законах Вирджинии в 1691-м – спустя 70 лет с момента прибытия в колонию первых рабов из Анголы; первая расовая классификация, где поднимается вопрос “качества” рас – в 1746-м; а “расовая теория” – и вовсе дитя 19-го века.
Если бы фенотип (цвет кожи) был первичен, англичане не считали бы ирландцев низшей расой, а система привилегий для белых вольнорабочих действовала бы не только в континентальных, но и в островных колониях.
Это не значит, что Вольтер не был расистом, когда называл обитателей Южных морей “мерзостными зверьми”, не зная “кто от кого произошёл: они от обезьяны или обезьяны от них?”. Речь о том, что расизм возник из колониализма как практики захвата и подчинения.
Не расист породил рабство, а рабство породило расиста. Идея превосходства и расовая дискриминация были средствами экспансии и контроля. Культуру диктовала экономика. Бытие определило сознание.
2
Попадания в Америку, африканцы отказывались работать, ломали инструменты, убегали с плантаций, и нападали на своих мучителей.
Для борьбы с бунтарями была создана полиция. Это позволило гасить точечные мятежи, но не решало проблему по существу.
В 1700-м году в Вирджинии было 6000 рабов. К 1763-му их число выросло до 170,000. Вместе с ростом количества рабов, росла и угроза их восстания.
По-настоящему страшно плантаторам стало тогда, когда выяснилось, что африканцы вступают в сговоры не только с коренными американцами, но и с вольнорабочими из Европы (половина населения) и слугами (1/8 населения). Оценив перспективы такой солидарности, они поняли, что насилия не достаточно – нужна система социального контроля.
3
Колониальное насилие именно потому было таким жестоким, что те, кто его совершал, знали: рабами не рождаются – рабами делают.
Ломка человека начиналась с того момента, когда его похищали, заковывали в цепи, сажали в клетку с незнакомцами из других племён, выжигали на теле бренд торговой компании, грузили в трюм, и отправляли, как товар на уровне скота.
В колонии похищенного человека “переучивали”, замещая его культуру чужой, – адаптированной под нужды плантатора, – пока он не превращался в изолированное, и полностью зависимое от хозяина существо, которое “знает своё место”.
4
Для ослабления связи между рабами, их разделяли на “полевых” и более привилегированных “домашних”. Самые покорные могли стать оверсирами, которым поручалось ломать и наказывать своих собратьев.
Что касается слуг и рабочих, то их, с одной стороны, обложили наказаниями за якшания с рабами, с другой – наделили рядом прежде недоступных им привилегий, включая право на ношение оружия (“для борьбы с индейцами”), дополнительную еду, деньги, и 50 акров земли по окончанию трудового срока.
Эта политика создала промежуточный класс, отделённый от рабов, и связанный своими преимуществами с плантаторами. К этому же классу относились некоторые мулаты – дети отношений между африканцами, коренными американцами и европейцами.
5
Отрываясь с каждым новым поколением от Европы, и живя в окружении экзотичного Другого, колонизаторы переживали собственный кризис идентичности.
Так из англичан выходят “белые американцы”. Это сопровождалось юридическим закреплением их власти и привилегий вокруг данного статуса.
Данный статус требовал поддержания системы угнетения. И творение “нгера”, на контрасте и в отношениях с которым творилось “белое” Я: его экономика, политика, культура, и иерархия.
Белые и чёрные в США – это не столько про цвет кожи, сколько про статус, класс, и систему контроля. Её базовым принципом является рукотворное неравенство с целью обогащения правящего меньшинства за счёт разделённого и угнетаемого большинства.
***
Поскольку в наших культурах расовый вопрос никогда не стоял так остро как в европейских, и тем более американской, я не предвидел, что аргумент “экономика важнее цвета кожи” будет использован рядом читателей если не для откровенной апологетики западного колониализма, то для его релятивизации, мол, “чёрные ловили чёрных, и тоже владели рабами”. Это возвращает разговор в плоскость расы, игнорирует исторические контексты, приравнивает жертв к угнетателям, и, по сути, завершается индульгенцией: не так уж плохи были европейцы. Однако это не то, на что я хочу обратить ваше внимание.
1) Те, кто оправдывает западный колониализм рассказами о том, что африканцы торговали рабами, забывают рассказать, что у африканских рабов были права, которых их лишали в Новом свете. Например, в королевстве Ашанти рабы могли вступать в брак, владеть собственностью и рабами, давать присягу, выступать свидетелями в суде, и наследовать имущество своего хозяина. 9 из 10 рабов становились членами хозяйской семьи, и через несколько поколений никто уже не помнил, кем был дедушка. Представить нечто подобное в Новом свете было просто невозможно. В Африке рабы были слугами. В Америке этих слуг превращали в скот. Хуже – в расчеловеченную вещь. Не потому, что они чёрные. И не потому, что их мучители были белыми. А потому, что такое превращение проистекало из конкретных материальных обстоятельств и особенностей плантационного протокапитализма, который породил самую жестокую форму рабства в истории человечества.
2) Тот факт, что англичане подвергали ирландцев аналогичной системе угнетения, что и африканцев, африканцы продавали чёрных рабов европейцам, а некоторые афроамериканцы владели рабами, только ещё раз доказывает, что в основе рабства лежит не раса, и не культура, а экономика и её политика.
3) То, что экономика важнее цвета кожи, а расизм является производным колониализма, намекает на то, что зло не является имманентным качеством человека. Зло проистекает из конкретных материальных обстоятельств, которые мы, люди, можем изменить. Задача не в том, чтобы морально затравить угнетателя, а в том, чтобы прекратить угнетение, и, значит, изменить обстоятельства, производящие угнетателя, и способствующие угнетению.
4) Тот факт, что расизм является инструментом социального контроля, позволяет выйти за рамки культурных диспутов в политику, и понять фундаментальные принципы имперского управления: стратификация и неравенство (“разделяй и властвуй”). Ту же задачу решает современная политика идентичности, в рамках которой вампир дробит нас уже не просто на классы, а на тысячи микрокатегорий именно для того, чтобы предотвратить формирование большинства и его солидарность. Атомизированный субъект, которому рассказали в Эго о его уникальности; вооружили, с одной стороны, вульгарным индивидуализмом, с другой, идентичностью, которая позволяет ему вступить в то или иное рыночное сообщество, и культивировать своё системное “Я” путём потребления соответствующих товаров – такой субъект не представляет опасности для порядка угнетения.
5) То, что плантаторам пришлось придумывать законы, наказывающие за отношения между белыми и чёрными, говорит о том, что такие отношения были и развивались, несмотря на байку об имманентном расизме. Чёрные рабы часто бежали от хозяина вместе с белыми слугами. И те, и другие кооперировались, вступали в политические и романтические союзы. О чём это говорит? О том, что бытие определяет сознание. Люди, находящиеся в одном материальном положении, обладают общими интересами, и могут находить общий язык, несмотря на цвет кожи. Белый слуга ближе к чёрному рабу, чем чёрный рабовладелец, а белая домохозяйка из сытого пригорода – бесконечно далека от мексиканки, которая продаёт ей сосиски на Женском марше. Идентичность нужно всегда помещать в контекст класса, и понимать, что всякая политическая организация должна отталкиваться от материальных обстоятельств и интересов её участников.