Что не так с лицами большинства? Почему эти бледные лица лишены жизни? Если вы понюхаете соседнего пассажира в метро, то скорее всего обнаружите, что он уныл – писает, какает и работает, но абсолютно не отличается от пылесоса или швейной машинки. Исполнение навязанной обществом функции – единственная цель, которую он преследует. Кто перед вами? Это станок по производству материи. Ницше говорит:
«Лучше умереть от жажды, чем напиться из источника, где пьет сволочь людская».
Большинство людей – это роботы, в «души» которых зрит и лучится телевизор. Любое их действие – результат не воли, но воздействия эфиром. Роботы лишены вдохновения. Роботы – это железные стервы.
Винсент Гало говорит:
«Проблема не в художниках, а в публике. Не для кого стало записывать музыку, снимать фильмы. Единственное, в чём наш мир нуждается в художественном смысле – это в хорошей публике. В людях, которые действительно хотят смотреть фильмы, хотят слушать музыку, в тонких, восприимчивых людях. Ты можешь быть настолько хорош, насколько хороша твоя публика. Но где она? <…> Аудитория настолько лишена всякого вдохновения, что никто не планирует новую театральную революцию. Я повторяю: причина, почему в театре за последние пятьдесят лет не произошло ничего интересного, как раз та, что люди, которые приходят в театр и покупают билеты, лишены вдохновения <…> Невозможно придти в восторг, потому что люди, которые покупают музыку и ходят на концерты, настолько неинтересны. Я думаю, что зрители кастрировали развитие искусства».
Ги Дебор добавляет:
«Зрелище — это дурной сон общества, пребывающего в цепях, который выражает в конечном счете только его желание спать. Зрелище сторожит этот сон».
Поколения, столкнувшиеся с апатией засыпающего общества, решили запечатать себя в эстетские резервации – подвалы, салоны и клубы – места, где, казалось бы, царствует интеллект и хороший вкус, желание придаваться искусству, развиваться и сосать самые сахарные из сосков. Успешнейшие обитатели гетто научились изредка выползать на улицу и торговать своими картинами. Все остальные – пьют, торчат и воздерживаются. У них залысины и зубы прогнили, нету тёплой воды, сдохла собака, а жена похожа на растаявшего снеговика. Вот и сынишка со школы пришёл. В нём не осталось крови – только героин.
Никто не желает заигрывать с псами, мол, с обывателями нельзя заигрывать – ими нужно управлять, вести к обрыву и таким образом очищать вселенную от глупости и равнодушия. Если ранее художника волновало общество, то сегодня ничтожность последнего воспринимается как неизменность, закон, протекающий в Навсегда. Большинство современных художников и поэтов в Украине продолжают прятаться взаперти «высокого искусства». Искусство таким образом обезврежено, и не может осуществлять свою миссию по разрушению стабильных сфер в скукоживающемся от скуки мире.
Поэт, живущий в гетто, пребывает в процессе консервации. Оглянитесь вокруг – роботы научились размножаться. Отовсюду доносится стальной скрежет. Существа с телевизорами в голове рыскают по улицам и множат безвкусие, пошлость.
Поэтов учили, что искусство никому ничего не должно. Но это снотворная ложь. Искусство должно поджигать. Больше нет возможности оставаться отчуждёнными индивидуалистами. Скотина захватила города. Дерьмо производит собственную культуру, и, как это не странно, культуру дерьмовую. Больше нет времени ждать. Художники и поэты должны захватывать улицы. Городам нужны эстетические чистки. Сегодня время огня и злобы. Время пробуждения. Звук туалетного слива – наш веселящий грозный гимн.
Гессе говорит:
«Я предпочитаю корчиться в пламени дьявольской боли, чем жить в атмосфере средней температуры. Тогда вспыхивает внутри меня дикое желание сильных эмоций, чувств, гнев против этой плоской, рыхлой, обычной и стерилизованной жизни и жажда расколотить что-нибудь вдребезги, всё равно что — магазин, собор или самого себя; стремление к безумствам… Что я всегда на самом деле отвергал, ненавидел и проклинал, так эту удовлетворенность, это безмятежное здоровье, этот жирный оптимизм буржуа, эту дисциплинированность посредственного, среднего обывателя».
Искусство должно стать электромашиной. Оттого мы такие, что миссия наша – 3000 вольт в каждый дом. Чтобы проснулись. Чтобы перестали повиноваться телебогам. Чтобы глаза распахнулись. Чтобы дышали по-своему. Чтобы менялись. Чтобы молодели. Чтобы их бледные лица зарумянились вдохновением.
Электромашина, вдохновляющая током – злейшая техно-гадина. Но она уже готова выйти на улицы. Её искусство будоражит каждый нерв. И это больно, и страшно, и опасно, и неприятно. Это аутопсия общества. 3000 вольт в каждый дом! Может ли быть что-то прекраснее? Кризис требует восстания поэтов. Все прочее – искусство спокойствия; шорох в щелях, которые скоро замажут мастикой.