1
Вообразим на миг пульсацию культурной матки. Плоть вздымается, подрагивает, тает, превращается в слизь, затем вновь уплотняется; обильно выделяется мясной сок, наблюдается прение, шевеление капилляров, закипание жидкостей и, наконец, детородный хруст, за которым следует рождение нового творца.
Потом наступает время родительской опеки. Нового творца подбадривают (чтобы не спугнуть), но с патронистским высокомерием (чтобы не зазнался); закаляют его посредством пошлепывающего поощрения. «Молодым везде у нас дорога!». Это приятные, воодушевляющие слова. Однако новый творец всё равно сталкивается с требованием доказать свою ценность. В новое ещё не верят. Оно ещё невидимо. Культуре ещё только предстоит обрести оптику для его прочтения.
К новому творцу принято относиться снисходительно, не слишком уж критично. При этом его постоянно готовят к встрече с «той самой, злой и ужасной» критикой. «Она будет беспощадной, но к ней нужно прислушиваться». Пишутся километры книг и статей о том, как реагировать на критику, как к ней относиться и как использовать её себе на благо. Критику позиционируют как неизбежное злобство, которое нужно всячески стараться обратить на свою сторону.
В таком подходе сокрыта вредоносная патология. Обучая молодых художников «утихомиривать своих критиков более подходящим произведением», мы невольно служим экскрементозному культу и развращаем искусство, делаем его раболепным и блядственным. Убеждая молодых художников, что негативная критика является объективной реакцией на плохое произведение, мы обрекаем этих художников на прислуживание, но главное – на желание достичь мира, в котором нет критической ругани, но процветает только ласка и хороводы банкнот.
2
Критики бывают двух видов – веселые мухи и зубастые пиявки. Мухи пухлые, радостные и добрые. Они хвалят художника. Но разве обилие весёлых мух над произведением не проливает свет истины на его сущность? Тем не менее, молодых художников учат стремиться к этому обилию мух, ведь за ним начинаются продажи, традиционный успех и светские тусовки с шампанским и торчащими клиторами в мраморных туалетах.
Совершенно другая ситуация с зубастыми пиявками. Считается, что такие критики – это нереализованные творцы, выстраивающие башни своих имён посредством упоения чужой кровью: кровью художников и писателей. Зубастые пиявки не любят художников, а художники не любят зубастых пиявок.
Если раньше молодых художников обучали справляться с зубастыми пиявками, но, тем не менее, понимали естественность их существования, то теперь молодых художников учат игнорировать и избегать их. В этом кроется одна из ключевых слабостей современной культурной реальности. Мы ищем успех, желая рынка, и ради этого ограждаем себя и свое искусство от ненависти. Мы бежим от ненависти, как от чумы, ведь она едва ли приятна. Она будто бы норовит усомниться в том, что мы «безупречные суперзвезды контемпорари арт». Более того, разве богачи (наши драгоценные покупатели) будут любить того, кого все остальные ненавидят? О, нет!
3
Здоровье художника невозможно без врождённого мазохизма. Ненависть не нужно бояться, её следует обожать. Нет ничего здоровее умения вызывать осатаневшую ненависть, быть раздражителем, вызывающим пену, проклятия и треволнения.
Эта мысль, возможно, не совсем ясна буржуазной части нашего художественного истеблишмента, и, тем не менее, в её основе лежат идеалы нового искусства. Такое искусство отвергает серый градус и стремится не к рынку, но эстетическому бунту, щекотанию социальных нервов, кипению крови во имя цветочного завтра.
Любовь больше не возникает спонтанно. В любви больше нет волшебства. Сегодня она – результат просчётов, формул и технологий, пустого следования трендам. Разбросай по галерее пластиковые кишки детишек Ирака, залей всё золотом, посыпь стразами, назови всё это анти-военной инсталляцией и всё – тебя любят.
Куда сложнее нарушить стадный покой, вскрыть общественные гнойники, добиться ненависти – спровоцировать дикий народ схватиться за вилы. Ненависть – это знак качества. Её присутствие вокруг твоих эстетических практик является признаком того, что ты достаточно хорош, чтобы не быть искусством, над которым кружат весёлые мухи. Ненависть – это первый шаг к признанию, символ движения против массовых настроений и желаний, символ ароматной живости. Мертвечина не вызывает эмоций. Когда есть ненависть, восходят книги. Когда есть ненависть, множатся картины. Это ли не пример того, как нечто, казалось бы, разрушительное, превращается в фактор созидания? Это ли не повод броситься на поиски ненависти, стремясь обнаружить себя и своё искусство?