Дискуссия о будущем на OPENSPACE началась с моего тезиса: левое вне будущего; оно исчерпано, впору двигаться дальше, позабыв водоразделы вчерашнего дня. Какова же была реакция художников на этот призыв к переменам и поиску новых горизонтов? Одни принялись защищать идеи XIX века, другие впали в тоскливое снобство: «Было. Знаем». «Искусство будет оставаться левым, или его не будет вообще», — пишет художник Дмитрий Виленский в ответ на моё утверждение, что «левое превратилось в священную корову, которая монополизировала право на критическое искусство». [...] Нынешний кризис заключается в том, что искусство больше не интригует, а художники не создают новых миров и смыслов.
ИСКУССТВО СЕГОДНЯ: ХИПСТЕР, ДИНОЗАВР, ЗАНУДА
Когда-то при слове «художник» я наивно представлял себе романтического героя с пылающим взором — мятежное белое воронье, отвергающее границы и дихотомии, мыслящее за пределами общественного договора, порицающее любого из царей, непрестанно ищущее Новое. Образ этот, собственно, и пригласил меня в искусство. Что же я увидел, оказавшись по ту сторону мифического зазеркалья? Я увидел художника. Не того, что жил в моих представлениях о «свободных и необычных», но художника, какой он сегодня есть взаправду: алчный лилипут с румяными глазками, больше других желает стада, спешит на тусовку, ловит каждый блик от керамики зубов олигарха. Хочет понравиться. Продаётся, завидует, интригует. Лицемер и проходимец. Мечтает найти успешную нишу, чтобы остаться там навсегда. Подлый и малодушный. Человек маленький.
Художники сегодня бывают трёх видов:
Зануды — любимцы европейских арт-институций. Они питаются грантами, пытаясь обрести покой в условиях новых приличий — политкорректности. Их попытки покоя — это симметрично расставленные камни в пустоте белоснежных музеев. На входе — трёхтомник, объясняющий, что всё это значит. Искусство зануд иллюстрирует важную тенденцию: Европа противится всякой эмоции, радикальности, мятежу и мечте — всему страстному. Причиной тому является шок Второй Мировой – страх, что за страстью последует очередной фашизм. Отсюда — искусство стерильных, затосковавших от самих себя существ в стильной одежде.
Динозавры — художники-зомби, застрявшие в прошлом. Они бывают двух видов: «не свежие» и «совсем не свежие». К первым относятся мэтры 1990-х — Ройтбурды, Кулики, Осмоловские. Ко вторым — тени, скользящие по стенам Союза художников.
Хипстеры — самые модные. Художник в их понимании — это образ жизни. Этим адептам обёртки важно, чтобы было «прикольненько»: жаба на мотоцикле, ласточка с головой кролика, клизма в виде iPhone, младенец с бородой — очень круто. Хипстеры производят арток — искусство леггинсов под неоновой лампой.
Есть ещё четвёртый тип художников, – государевы лобзатели а-ля Никас Сафронов, – но о них и говорить не стоит: холоп, что с кисточкой, что без – холоп.
ИСКУССТВО ЗАВТРА: КИБОРГ
Технологии являются определяющим фактором нашей эволюции. Возникновение пороха, парового двигателя, кинематографа, атомной бомбы, ракеты — всё это решительно перекраивало реальность; меняло то, как думает человек, и, значит, самого человека. На фоне таких технологий меркнут любые восстания.
Будущее представляется мне созвездием обществ, достигших точки технической сингулярности. Наше завтра – это замена биологических пролетариев на автоматы, и повсеместная киборгизация человека. Правительство — компьютер, валюта — контент. В каждой розетке – искусственный интеллект и виртуальная реальность.
Искусство будущего возникает в авангарде настоящего – искусстве вне искусства, за пределами арт-системы, в сговоре с машинами и технологиями. Произведение случается не там, где масло лижет холст, но там, где сотня голографических школьниц совершают прыжок с небоскрёба; где пассажир рядом с тобой — мираж; где скульптура — это механизм, созданный роботом; где художник имплантирует в глаза рентгеновские зрачки, чтобы видеть мир радикально иначе; где реальность и виртуальность неразличимы. Будущее искусства — это киборг.
ВСЁ ЭТО УЖЕ БЫЛО
«Ой, ну всё это уже было» — традиционная реакция волчар на устремление волчат пометить новые горизонты. Причина тому заключается в отказе расставаться с тотемами прошлого; замутнённость оптики старого демиурга. «Всё уже было» — тень отчаяния, скрывающаяся за позой опыта. Если в 80-х разговоры о киборгах были скорее мокрыми снами фантастов, то сегодня порог достижения точки технической сингулярности уже обозрим. Цифровое бессмертие, синтетическая жизнь, виртуальное государство, техно-магия и полёты на Плутон — всё это вопрос ближайшего часа. Контекст для воплощения футуристических утопий наконец-то созрел. Будучи гражданами кибер-эпохи, мы уже обрели виртуальные тела. Вопрос лишь в том, как скоро мы ответим этой нашей новой природе.
ПРОГРЕСС КАК ПРОТЕСТ
Финансовый кризис вдохнул жизнь в консервативную контр-революцию. Как и всё, что опирается на «святое вчера», эта революция регрессивна. Поднимать восстание против неё — значит быть Прометеем: врагом богов, мятежником Прогресса.
Без развития средств творения мира (технологий) невозможна ни трансформация сознания, ни трансформация общества как его следствия. Поэтому я настаиваю на необходимости фетишизировать техно и отталкиваться от этого фетиша в своих поисках новых территорий.
Дискуссии более не происходят в богемных кабаре и диссидентских кухнях — они идут в социальных сетях и на пляжах Second Life. Постмодернизм оборачивается культурой ремикса. Все известные нам идеи и формы смешиваются внутри пост-человеческой машины. Жонглируя идеями, мы находим новые смыслы. Будущее рождается в игре.
ТЕХНОЛОГИИ И РЫНОК
«Что может быть сегодня более стерилизовано рынком, чем очередной извод “техно-утопизма” и вера “в торжество эволюции, коснувшейся пост-человеческого порога”?» — спрашивает Виленский. Восприятие рынка как чего-то враждебного – это симптоматика левых неврозов. Техно-утопии нуждаются в развитии технологий, и, значит, рынке, который его обеспечивает. Напомню, что Сеть была создана американским военно-промышленным комплексом. И что же? Нам следует от неё отказаться? Или, быть может, подчинить её себе, подобно анархистам Пиратской Бухты? Мы не боимся средств отца. Мы их у него отчуждаем.
СВЯЩЕННЫЕ КОРОВЫ ПРОШЛОГО
«Левое наследие не исчерпывается фигурой Че Гевары и бородой Маркса — это и сюрреализм с дадаизмом, и теология освобождения, и тайный мессианизм Беньямина, и религиозный экстатизм Негри, и Yippie с их безумными ритуалами, и диалектика Брехта с Годаром, и экзистенционализм Сартра...». Верно! Но разумно ли искать Новое в Старом? Сколько ещё продлится это поклонение титанам прошлого? Они мертвы. Пора оставить их в покое. Они сыграли свои блистательные роли. Их акты завершены. Спектакль продолжается.
ТЕХНО И ЦАРЬ
Не исключаю, что микрочипы, которые я так настойчиво предлагаю вживить в брови художника, могут быть использованы архонтами государств и корпораций для трансляции круглосуточной рекламы на купол коры головного мозга. Но это не значит, что такой микрочип не может быть взломан и освобождён: крэки пишутся, патчи неизбежны. Мы все уже встретились с Прометеем. Мы все можем обжечься, но рано или поздно покорим подаренное им пламя.
РОМАН С ТЕХНОЛОГИЕЙ
Строители ракет не строят церквей. Их очарованность соплами – куда ближе к сути духовных поисков, чем колебания кадилом.
Враг Левого — классовый. Мой враг — внутри каждого: то человеческое, что до сих пор так и не было преодолено; нечто, что имеется и у буржуазии, и у пролетариата, — страх мутации. Тот страх, который, будь он у рыбы, никогда бы не позволил ей покинуть водоём и принять участие в эволюционных метаморфозах.
Пора влюбиться в свободу человека от некоторого количества человеческого. Свободу от тела, склонного к энтропии. Свободу от языка: его «добра» и «зла».
Пора распрощаться с прошлым и войти в новый мир, откуда нам машет клешня существа, сумевшего стать чем-то большим, чем человек. Мир, где художник-киборг пишет не на холстах, а на звездолётах. Мир, где делать искусство политически — не значит делать искусство левое. Мир, где все божества и законы — под подозрением.
Пора освободиться не просто от власти класса над классом, но, в первую очередь, от власти схем и границ над сознанием; от политического страха, предрассудков, веры во чтобы то ни было. От самой планеты, в конце концов. И отправиться домой – к звёздам; к смыслам, не отягощённым тысячелетней историей; к пониманию, что, кроме левого и правого, есть и нечто другое, а именно – глубина.