1 Как и Facebook, главный герой хичкоковского «Психо» производит впечатление милого парня. Но это только до тех пор, пока дело не касается privacy и секса.
Подглядывая за постояльцами своего отеля, Норман Бейтс возбуждается, и его подавленная сексуальность порождает ревнивую мать с ножом. За этим следует знаменитая сцена убийства в душе, и «милый парень» снова оказывается наедине с собой и чучелами птиц.
Facebook, конечно, не задрот, но его психопатия – на лицо: с одной стороны, это социальная сеть, чей ключевой элемент, like, служит пользователям своего рода клитором в киберпространстве, с другой – демонстрация наготы считается здесь таким же нарушением, как разжигание ненависти и пропаганда насилия.
В отличие от Бэйтса, Facebook не одинок в своём психозе. Логика «секс = ненависть = насилие» распространена во многих социальных сетях, и является продуктом если не религиозного морализма, то страха напороться на его иски. Поскольку всякий морализм иррационален, его последствия – абсурдны.
Недавно Facebook забанил фотографию, на которой была изображена блондинка с «гигантскими сиськами». Под воздействием повышенного количества спермы в крови, глаза модераторов несколько преувеличили реальность – «непристойная» женская грудь оказалась вполне себе благочестивыми локтями. Пользователи тут же ответили Цукербергу шквалом изображений своих «порно-суставов», которые, при определённом кадрировании, выглядят, как дерзновенные половые признаки.
Феминистки утверждают, что Facebook – это машина дискриминации женщин. В разное время под её сенокос попадали кормящие матери и соски с плакатов против изнасилования. «Мы возмущены сексизмом и ханжеством Facebook!», – заявляет движение The Body Is Not An Apology, чья страница с 12000 фолловеров была удалена Facebook за публикацию обнажённых сенегальских женщин. Аналогичному запрету подверглись фотографии Джоан Джексон, которая пережила мастэктомию, и осмелилась показать миру своё «оскорбительное» тело, которое ей, очевидно, следовало прятать, как очередное «некрасивое» явление реальности.
2
Объяснить, почему наше тело неприлично, не показавшись при этом кретином, – невозможно. Те же, кто всё-таки пытаются это сделать, чаще всего апеллируют к необходимости заботы о детской психике, что, впрочем, – всего лишь оправдание культурной инерции. Детей не волнует голое тело. Они не испытывают стыда. Всё это возникает позже и в следствие «взрослых», культурных инфекций.
Взгляд взрослого творит шлюх и окружает смешную пипиську тревогой. Ажиотаж вокруг женской груди – это продукт требования её прикрывать. Возможно, наше бессознательное хранит в себе младенческое стремление к соску как волнующему источнику жизни, но источник невроза, которым стало такое волнение, – культура. Это она мать всех запретов и концепций. В том числе, и той, для которой желание сиськи суть плотское, «плохое» желание.
3
Как и мать Бэйтса, тот ребёнок, которого мы норовим защитить, существует лишь в нашей простуженной голове. Этот ребёнок – мы сами. И только сами мы – причина многовековой авто-инфантилизации, которая обменивает секс на опеку.
Отдельного внимания, в этом смысле, заслуживает мода на подростковые тела. Будучи фактом современности, она выражает консервативные смыслы.
Подростки «недоразвиты» и «бесполы». Однако это не делает их асексуальными. Асексуальными их называет традиционная культура. Совместив же подростка и моду, эта культура получает новый репрессивный верняк.
Модели – вечно молодые боги. Их символ – красота и бессмертие. Как и религия, мода обещает вечную жизнь в обмен на причащение: «купи это – и ты не умрёшь». И алтарь в храме, и обнажённый подросток на подиуме, обладают статусом чего-то Сакрального, – т.е., того, что принадлежит иному миру. И то, и другое недоступно, но желанно. Вокруг этого невозможного желания и происходит монетизация. Что в церкви, что в моде существуют свои диллеры божественного – священники и фэшн-журналы. Вот только главный облом их жестокой афёры заключается в том, что удовлетворение никогда не наступит. Нет ни бессмертия, ни рая – только вечный голод. В погоне за миражом, ты так и будешь томиться до смерти.
Вот почему так важно разоблачать консерватизм не только на привычных для него территориях морали и церкви, но и там, где он стал частью новой эстетики – среди всего моднейшего и прогрессивного.