“Что вы делаете?!”, – кричит женщина с глазами ската. “Ээээ… фотографирую?”, – отвечаю я, не понимая, какое ей дело – моя камера смотрит в противоположную сторону. “Но вы не имеете права”. “Имею”. “Нет, вы не можете”. “Могу”. Я хочу объяснить ей, что общественное место принадлежит всем, и никому конкретно, но неожиданно для себя срываюсь на крик, и требую не указывать мне, что делать. Измученный цензурой, я весьма болезненно переживаю запрет на кадр, как если надо мной совершают насилие и отбирают последнюю свободу в мире бесконечных роскомнадзоров, моральных комиссий и прочих "нельзя".
На следующей станции женщина выскакивает на перрон, и бежит к копу. “Он фотографирует! Смотрите! Он фотографирует!!!”. Коп вяло кивает, но посмотреть ни на женщину, ни на меня желания у него так и не возникает.
Двери закрылись и поезд двинул дальше. Словно подкожный червь, на моём виске пульсирует вена. Я не могу остановиться – фотографирую каждый поручень, все рекламные объявления, табло со списком станций, всякого пассажира. Но всё это уже вообще не про фотографию.