Моя идентичность – каляки-маляки. Нет в ней ничего объективного; ничего, что было бы продиктовано неким врождённым и оттого “более обоснованным” обстоятельством. Я – тот, кем мне вздумается быть в любой миг; тот, кем я себя называю здесь и сейчас: жаба, фашист или балерина – не важно. Такое называние – результат отчасти внешней агрессии, отчасти моего выбора. Его логика проста – всякое меньшинство, всякая угнетаемая группа; всякое искажение, перверсия, аномалия, любой мутант и каракатица, всё то, что выпадает за рамки общественной нормы, является мне матерью, отцом и родным домом.
Меня не волнует насколько “уродским” считается явление, маркер которого я на себе ношу. Требуя от общества принятия иного, я выбираю быть таким иным, который в этом обществе невозможен или нежелателен.
Качество социальной системы определяется для меня ассортиментом доступных в ней возможностей для самореализации индивида. Чем больше разных людей могут догнать свои разные мечты, тем лучше система. Залогом развития общества здесь является принцип: всё, что не принято, должно стать возможным.
Подобные притязания делают меня привлекательным объектом для пиздюлей. Но также – свиноматкой перемен. Я нарочно культивирую идентичность аутсайдера, поскольку с помощью аутсайдера общество выходит из берегов – расширяет чертоги своей свободы, становится красочным, пёстрым, интересным.
Моя жизнь не имеет значения. Значение имеет образ, символ, текст – нечто, что не зависит от смерти. Наполняя культуру альтернативным семенем, аутсайдер оплодотворяет её перспективой разнообразия. Рано или поздно роза прорастёт, а попы полопаются. Иная культура будет ждать своих претворителей до тех пор пока, наконец, не пригодится, не станет материалом для производства нового общества. Сегодня или через сто лет – история не мыслит дистанциями человеческих жизней.
Моя идентичность – это поэзия чертей. Я выбираю её не потому, что тащусь от побоев, но потому, что задыхаюсь в том сером градусе, который мне предлагается прожить, прежде чем меня упакуют в гроб. Нет уж – даёшь Содом и Гоморру! Жизнь так бегла и скоропостижна – уж лучше грешить, совершать преступления.
Я – гетеросексуальный пидор. Пусть я и не отсосал достаточного количества хуёв, чтобы гулять с задранным носом, но я ощущаю искреннюю сопричастность тому положению, в котором находится гомосексуалист среди гомофобов – положению “неправильного человека”. Всю свою жизнь я считался "неправильным" и потому все прочие "неправильные" – это всегда про меня.
Я не боюсь языка, и не нуждаюсь в политической корректности. Выдирать язык ненависти из фашистской глотки нужно не с помощью запрета, но посредством апроприации. Пидор – прекрасное слово. Пидор – это звучит сочно. Уж точно сочнее, чем овечье "гей", как если кто-то стыдливо давит крем из круасана.
Мой хуй твердеет, когда я вижу беспомощность на лицах тех, кто думает, что может задеть меня словом. Нет такого слова, которое я бы не смог превратить в бутоньерку на своей жидовской морде.
Моя кровь стекается отовсюду: от Мордвы до Румынии. Я – цыган. Я – азерок. Я – хохол. Я – кацап. Ещё я – беженец. Пусть я и не лапал вашу сестру в Кельне, когда вы говорите про кризис мигрантов в Европе – вы говорите про меня. Я – та самая дикая обезьяна, которую вы хотите отправить обратно в ад. Где же мой банан?
Чем пуще Украина скатывается в лихорадку национальной революции, тем сильнее мне хочется сказать украинцам, что я – русский. Не потому, что я ощущаю принадлежность к пьяному теремку, но потому, что требую принимать всякий этнос. Нация может быть только искусственной, только полигамной.
“Русскоязычность” не достаточно радикальна в нынешних обстоятельствах. Нет уж, сукины дети, думаю я – вы либо примите меня в полной мере, как русского украинца, русского, который у себя дома, в Украине, либо продолжите страдать от попытки затолкать бесконечность в шаровары. Никаких полумер! Пока в Украине “чужой” возможен в принципе, до тех пор я буду идентифицироваться со всём, что полагается чужим. Вот и в Америке мне ближе негры, мексиканцы, бомжи и трансы. Я не чураюсь дна. Со дна дельфины прыгают к солнцу. Во дне отражается небо.
Называясь русским, я размываю понятие "русского" – нет во мне сентиментов к царю, равно как и ощущения сопричастности империи иванов. Нет, я не ем ни лёд, ни бетон, и не гуляю с бутылкой шампанского, выискивая в кого бы её вставить. Мне просто нравится украинизировать русское, и русифицировать украинское, коверкать и то, и другое, смешиваться без конца и края, пока границы не падут.
Мне хочется быть ребёнком-лесбиянкой, которая мешает чистоте какой-либо крови. Ложкой дёгтя в бочке с мёдом – вот кем мне хочется быть. Чтобы у вас не получилось сколотить комфортную ораву, и реальность продолжала ускользать, не помещаться в слова.
В споре с фашистом я буду либералом, а с либералом – той ещё фашней. Вы верите в бога? Тогда я не верю. Вы веган? А я вот хочу стейк. Любите стейки? Где моё тофу? там, где надо быть мальчиком, я буду девочкой. Вы против ДНР? Тогда я за ДНР. Ах, вы за ДНР? Тогда я за АТО. Эта игра никогда не закончится. Эта игра – и есть борьба за свободу. За возможность быть по-другому, по-разному, быть всячески. За не так, как надо. За невозможность слипаться и не разлипаться. Ебаться хоть вкривь, хоть вкось. Покажите мне своего бога, и я его распну. Так будет до тех пор, пока вы не признаете, что мы – равны, и что чем больше нас разных, цветных, непохожих, тем пуще множится вселенский заебись.