Родители Стефани были коммунистами из Нью-Джерси, и потому на собрание Рабочей Партии она подвозит меня на красной Тойоте Камри. Я здесь не для того, чтобы нести знамя. Мне интересен сам быт левой политической организации в США, и то, как именно капитализм всё это превращает в фарс. Узнав, что я однофамилец Ильича, старушки текут янтарём, и едва не уволакивают меня в застенки мавзолея. Несмотря на коммунистическую повестку, формат их собрания ничем не отличается от воскресной службы в церкви – в конце концов, по залу всё равно перемещается ведёрко для мзды. Я ничего не дал, сославшись на безденежную природу коммунизма, скушал бесплатный брауни и украл значок, сообщающий миру, что я не расист. Товарищи с айфонами напились кока-колы, спели Интернационал и разошлись по домам с чувством выполненной пятилетки.
Пусть подобные съезды и являются скорее досужим времяпровождением, нежели реальной политической деятельностью, рост популярности социализма в США, как и рост популярности Трампа, – не случаен. Оживление по краям политического спектра происходит в результате разочарования в неолиберальном капитализме. Претензии в его адрес давно уже превратились в клише. Впрочем, таким же клише является наивная болтовня про страну равных прав и возможностей.
Реальность всякой утопии неизбежно далека от мармелада собственных теорий. Можно сколько угодно рассуждать о изобилии капиталистического общества, но это изобилие существует в неразрывной связи с нефтяными бомбардировками, исламским фундаментализмом и перепуганными беженцами на порогах Европы. Как и Россия, чей монументал требует жесткой узды, так и американская свобода – это жертвоприношение, предполагающее не только гей-парад и двести видов сыра, но также – полицейское государство, вопиющее неравенство и внешнюю политику, основанную на беспардонном вмешательстве в жизни других стран и народов.
Отрицать блага неолиберального капитализма невозможно. Как и то, что цена за них слишком высока. Свобода является товаром, и доступна не всем. Я люблю американский воздух. Но какими бы доводами не обставлялся творящийся в нём капиталистический дарвинизм, победителем всегда оказывается обеспеченное белое меньшинство. Глядя на ассортимент товаров, людей и услуг вокруг меня, я думаю о том, стоит ли разнообразие штанов разнообразия бомжей?
"Так, ну всё, мы своё отмаршировали", – говорит мне парень в красном берете, приглашая покинуть первомайскую демонстрацию и отправиться в суши-бар. Если в Нью-Йорке кричалка "Вот как выглядит демократия!" захлебывалась в грохоте полицейских вертолётов, то в Лос Анджелесе за порядком среди революционеров следит одинокий офицер на велосипеде. Наверняка, его коллеги где-то рядом, но я их так и не заметил. "Расиста! Асасина!", – кричит председатель профсоюза. Подростки в масках Гая Фокса разжигают косяк. Офицер на велике уже было метнулся к ним, но, глянув на часы, забил. "4:20 – международное время пыхнуть", – объясняет мне Антонио в бандане, и я понимаю, что капитализму ничего не грозит.