Ещё недавно Европа казалась заветной. Думалось, вот оно где Человек: без шерсти и клыков, пахнущий розой и культурой. Чем громче рычало из русского снега, тем острее хотелось покинуть сугроб, и услыхать родную Марсельезу. Быть человеком, жить по-человечески – разве не годная мечта? Чем истовей ты за ней мчишься, тем истовей твоя фантазия раскрашивает горизонт. Влюблённый, как известно, слеп: на его глазах девушка из плоти и крови лишается кишечника и превращается в лунный свет. Вот и Европы тоже как бы две: одна, что про свободу, равенство и братство, и другая – та, чьи посольства тебе сообщают: “давай до свидания, псина”. Лучшим европейцем станет тот, кого эти слова не задевают, и кто готов, проглотив свою гордость, ползти сквозь них, доказывать: “нет, белый господин, я – человек”. Так на звук Марсельезы сползаются посудомойки со всего света. Оказавшись в мире людей, многие из них обнаруживают, что человеческое и здесь не для них. Разочарованные и озлобленные, они начинают озираться на родную псарню, и в одночасье сознавать, что псами им уже не стать, и лучший выход – просто застрелиться. Духу на это часто не хватает – вот и продолжают оттирать ложку; живут ни туда, ни сюда, и убеждают себя в том, что скоро полегчает.
“Нас привезли сюда не для того, чтобы мы наслаждались дарами конституции, о которых они так красиво сегодня говорят” (Малкольм Экс). Европейские элиты не рассматривают пришлых как равных. В лучшем случае они видят в этих просящих ртах обслугу, в худшем – угрозу. Не нравится? Ну что ж – никто не держит: всегда можно вернуться на груды родного Алеппо. Сердце Европы не дрожит от гибели людей второго сорта – для успокоения совести здесь существует тьма различных ритуалов: всегда можно собраться в Брюсселе и выразить обеспокоенность.
Мне жутко от одного вида Праги, Венеции или Рима. Ни один из этих городов так и не стал современным. Сколько бы футуристических пристроек не появлялось на их улицах, в их форме всё равно преобладает архаика. Её здесь культивируют. И, значит, культивируют прошлое. Жизнь Европы осталась в фашистах и пришлых. Всё остальное – склеп для сытых кукол. Самосвалы въезжают в толпу не случайно – их от скуки посылает сама история...
Всё это я к тому, что Европа не заслуживает жертв, которыми оплачивают свои надежды устремляющиеся в неё люди. Толщина её откормленных щёк не означает, что за этими щеками остались живые мечты. Среди дворцов не думают о звездолётах. Дворцы – это про консервацию, соления, про гроб.
Можно зачитываться Робеспьером, а можно отправиться в Кале, и посмотреть как наследники Великой Французской Революции разгоняют пришлых бедолаг. Под маской свободы обнаруживается брезгливое, надменное, так и не оклемавшееся от своего имперского прошлого лицо. Его важно увидеть, и перестать о нём мечтать, как человек “второго сорта” из страны “третьего мира”. Такие вещи как “права человека” и “верховенство права” являются самодостаточными ценностями, и не нуждаются ни в европейском покровительстве, ни в оговорке “как в Европе”.