С интересом слежу за дебатами экономистов о том, как Китаю удалось сыграть «в рыночек», избежав трагичной судьбы СССР. Является ли он социалистической, или капиталистической страной? Какова цена его успеха?
1
В 1980-х вопрос, стоит ли либерализировать экономику и открывать свои рынки миру, для Китая уже не стоял. Стоял вопрос «как?». Поиски ответа на него легли в основу полемики между двумя группами реформаторов: одни были сторонниками постепенных реформ, другие – «шоковой терапии» – резкого перехода к рыночной экономике: дерегуляции, приватизации, сокращения налогов, жесткой экономии… – всего того, благодаря чему постсоветские страны по сей день мочатся кровью.
Сторонниками «шоковой терапии» были молодые экономисты. За более плавные реформы выступали их старшие товарищи, получившие огромный опыт развития китайской глуши во времена Культурной революции, когда их отправляли жить и работать с крестьянами. Благодаря этим высадкам, они смогли опробовать свои теории на практике, что привело к деколлективизации сельского хозяйства, росту производительности, и углублению индустриализации.
Теперь эти реформаторы вернулись в города, и, вопреки попыткам своих более дерзких оппонентов ускорить рыночные реформы, дважды убедили премьера Чжао Цзыяна отказаться от смертельной пилюли «шоковой терапии». В итоге, Китай пошёл по пути гибридизации плановой и рыночной экономики.
Одним из экспериментов в этом русле была двухколейная политика: государство сохраняло контроль над всеми ключевыми индустриями, но разрешало частное предпринимательство. Предприятия выполняли план, сбывая свою продукцию по фиксированным ценам государству, а излишек продавали по рыночным. Это не только стимулировало рост продуктивности, и помогало нащупывать рынок, но также страховало рабочих и государство от турбулентностей маркетизации.
2
Главной особенностью «китайской модели» является плавность её рыночного реформизма, и более выраженная роль государства в его реализации.
Чтобы выжить, Китаю нужно было обновиться. Чтобы обновиться, ему нужно было сохранить государство. Чтобы сохранить государство, ему нужна была партия, способная обновляться и обновлять. Поэтому китайцы не пошли на поводу у западных суфлёров, не стали ломать государственную машину, а превратили её в локомотив перемен.
Того же хотел Горбачёв, у которого, однако, не было ни сил, ни решимости передушить окаменевшую партийную верхушку, и ельцинскую клику, чьи авантюры привели к исторической катастрофе. Не было у него и крепкой экономической программы. СССР конца 1980-х был лёгкой добычей для проповедников «свободного рынка».
В период реформ, Китай не раздирали противоречия «национального вопроса» в той степени, в которой они раздирали СССР. Он не находился на переднем крае Холодной войны, не был истощен гонкой вооружений, и его партийные элиты не окопалась у корыта против перемен, а, не спеша, всей своей интеллектуальной суммой искали для них оптимальную форму.
Тем не менее, конец 80-х/начало 90-х были звёздным часом неолиберального капитализма. Китай имел все шансы попасть в тот же капкан, в который попал СССР. Более того – успел в него наступить, когда третья попытка сторонников «шоковых реформ» их внедрить, увенчалась успехом.
Двухколейная система была отменена, в результате чего в стране тут же начался хаос: ценность денег оказалась под вопросом, люди начали бежать из банков, и панически скупать товары длительного пользования. Всё это перетекло в серию забастовок, кульминацией которых стали события на площади Тяньаньмэнь.
Китай спасло то, что у него имелось сильное государство, способное сказать: «стоп!». И свернувшее свои «шоковые реформы», оперативно стабилизировав систему, которую лихорадило от инфляции.
Сохраняя главенство государства на каждом этапе реформ, Китай мог управлять динамикой перемен. Его Компартия не позволила кучке авантюристов впопыхах разбазарить ключевые индустрии, а наоборот – прокачала их за счёт инвестиций, которые хлынули в открывшуюся страну с её дешёвой рабочей силой.
Китайский националист не поверил в «незалежность» под диктовку МВФ, и быстро распознал в ней то, чем она и является – пустым словом на бумажке, за которой прячется внешнее управление международных банкиров во главе с США.
Пока пост/советские дуралеи носились с фольклорной сорочкой и занимались переделом советского имущества на фоне стремительного падения системных показателей, погружения целых народов в нищету, бандитизм, долговые ямы и олигархические разборки, Китай расправлял свои плечи.
3
Стоит отметить, что китайские реформаторы с лёгкостью переступали как через неолиберальную ортодоксию, так и через своё собственное «учение». Это можно оценивать и как его развитие, и как ренегатство, в рамках которого коммунисты изменяли своим принципам.
Итогом этого стал рост не только продуктивности, но и неравенства с океаном дешёвой рабочей силы в потогонных фабриках, куда весь мир отофшорил своё производство, что теперь непосредственным образом отражается на климате.
Несмотря на разногласия в частностях, оба лагеря реформаторов двигались по пути, который предполагал, что ассоциативная сила рабочих будет принесена в жертву экономической целесообразности – бизнесу.
Многие из сторонников «плавных» реформ не чурались изучать рецепты своих «противников»: того же Хайека, и даже опыт Пиночета. Они были прагматиками, которые действовали без оглядки на ахи неолиберальной буржуазии о свободе, и охи марксистских ортодоксов о несоответствии заветам классиков.
Критики видели в них предателей Революции; сторонники, наоборот, – самых верных учеников Маркса и Ленина. Оба подчёркивали важность диалектики, разбивающей идеологическую косность, и действия в реальных исторических обстоятельствах, всегда испытывая теорию боем – на практике.
«Практика выше теоретического познания, ибо она обладает достоинством не только всеобщности, но и непосредственной действительности». (Ленин)
Левые критики китайского оппортунизма, впрочем, настаивали на том, что такая «практическая диалектика», как и всякий лозунг, служит конкретным классовым интересам, и оказались правы, вангуя превращение коммунистического Китая в капиталистическую страну с «социалистическим» бантом на фасаде.
Советским аналогом подобных ересей был НЭП, остановленный именно потому, что сменившееся партийное руководство страны распознало в нём реставрацию капитализма (у чего будут свои трагичные последствия для рабочего класса)…
Будущий лидер Китая Дэн Сяопин (1976) посещал СССР во времена НЭП, и изучал её смешанные практики, что в будущем поможет китайским коммунистам прийти к своим гибридным экономическим моделям.
Как отмечает историк Джейк Вернер, «альянс двух поколений реформатов, чей опыт формировался на основе практического решения экономических проблем, противостоял идеологически мотивированным требованиям переделать систему одним махом». «Консерваторы» сохранили инструмент управления штормами в лице государства, тогда как уцелевшие в чистках 1980-х сторонники «шоковой терапии», перешли к плавной приватизации госпредприятий, массовым увольнениям и суперэксплуатации в рамках потогонной конкуренции.
4
То, что современный Китай интегрирован в капиталистическую экономику, и является ключевым фактором её воспроизводства, бесспорно. Определение «государственный капитализм» в его отношении – адекватно.
Как, впрочем, и то, что китайское государство во главе с его Коммунистической партией держит железной хваткой капитал. И не даёт вампиру расправить плечи, стать над государством, как это произошло в США. Поэтому во время пандемии, китайская модель оказывается крайне эффективной, а американская кашляет на гробы заученной болтовней о тоталитаризме.
Вопрос индивидуальной свободы и низовой власти остаётся не решённым для всех существующих общественных формаций. Китай, в этом смысле, не стал исключением, и превращает в уйгуров всех, кто осмеливается пошатнуть его статус-кво. Это, однако, не мешает извлекать уроки из китайского опыта:
«Главное – автономия. Свобода действий. Решающим фактором является способность использовать все инструменты власти, включая институциональные изменения, макроэкономические рычаги, политическое убеждение и принуждение, для управления динамикой роста и рисками…». (Адам Туз).
Чтобы не стать «банановой республикой» в процессе интеграции в глобальную экономику, нужно иметь государство, которое способно на нечто большее, чем взять кредит у МВФ, чтобы заплатить за кредит от МВФ, и стремится не в чужую сытость, не в иностранные военные блоки, а к процветанию своего общества.
На фоне пандемии и глобального потепления, которые требуют монументальных консенсусов и согласованных системных телодвижений, отношение к государству придётся пересмотреть не только либеральным хомякам, которые рассуждают о демократии из ресторана над океаном голодных, но и левым, которые превратили теорию в догму. На фоне и тех и других, китайские коммунисты и правда выглядят последовательными диалектиками.
5
Как развить этот успех в такую трансформацию материальных обстоятельств, при которой власть в государстве принадлежит рабочему классу, и не является социализмом сверху – вопрос, который остаётся открытым.
В отличие от постсоветских государств, переживших «структурную коррекцию», у Китая, по крайней мере, есть средства, чтобы его вообще поставить. Другое дело, что решить его, находясь в рамках капитализма, невозможно.
Именно поэтому все реально существующие социализмы обречены на осадное положение, и соответствующий ему политический режим.
Важно понимать, что такой режим является продуктом классового общества, и феноменом «военного времени». Какими бы ни были его экономические успехи в отдельно взятой стране, они не снимают с исторической повестки причинный императив Революции – трансформацию системы по существу, и реализации порядка, при котором власть будет в руках большинства, а не кучки.