1
Националисты являются обратной стороной той же модернистской монеты, что и коммунисты. И те, и другие – романтики, чей проект носит революционный характер, пребывает в конфликте с текущим порядком, и устремляется в будущее.
То, что у националистов это будущее украшено расовой чистотой и единством нации делает их скорее традиционалистами, нежели консерваторами. И хотя консерватизм может ютиться в апелляции к Традиции, его особенностью является отказ от возможного (будущего) в пользу привычного (настоящего).
Да, среди правых (как и левых) есть те, кто тоскует по «рыцарскому» (или «советскому») прошлому. Но это «прошлое» не является прошлым, которое было – скорее фантазмом по мотивам. Населяя будущее Традицией, традиционалист ничего не возвращает, а создаёт – придумывает идеальное вчера, которое затем пытается перенести на холст идеального завтра в надежде его прожить (впервые и наконец-то). На его пути возникает текущий порядок, который не соответствует образу «подлинного мира» («глобальной коммуны»).
Всё это я к тому, что ни нацики, ни комми не являются консерваторами. И ведут битву за будущее не только друг с другом, но и со статусом кво.
2
Кто же тогда консерватор?
Сегодня это центрист, заявляющий себя фигурой баланса – существом «без перекосов в ту или иную сторону». Что полностью соответствует идеологии позднего капитализма, которая насаждается в качестве безальтернативной рациональности, якобы очищенной от опасностей, которые несут в себе Вера, Идея, Мечта.
Сама концепция «конца истории» выдаёт тоталитарный абсолютизм рыночной Суперимперии (глубоко религиозного проекта, оформленного в наукообразное Евангелие от СЕО, размахивающего калькулятором вместо кадила).
Умеренность центриста скрывает его покорное смирение с порядком вещей, отказ от перемен по существу, отсутствие стремления в принципиально иное завтра. Даже те центристы, которые критикуют реальность капитализма, не смеют оспаривать его фундамент, требуя лишь улучшения комфортабельности галер, и объясняя их жестокость «человеческой природой» – ещё одним чисто идеологическим концептом, заявляющим «естественность» порядка вещей, и сливающим ответственность за его людоедскую механику на несовершенство частных лиц. Всё это в очередной раз обрекает грешных нас на царство божие..
3
То, что мы постоянно возвращаемся в разговор о Холокосте и ГУЛАГе не случайно. В него нас возвращают апологеты порядка, которые не осмеливаются назвать его замечательным, и вместо этого говорят, что любые альтернативы ещё хуже. Функция такого аргумента в том, чтобы закрыть поиск альтернатив за пределами статуса кво, отменить стремление к справедливости как нечто, что ведёт в Дахау, и на Соловки.
«Конечно, говорят они, мы не можем жить в полном Добре. Но нам повезло, что мы не живём в полном Зле. Наша демократия не совершенна. Но она лучше, чем кровавые диктатуры. ...Мы позволяем миллионам африканцев умирать от СПИДа, но мы не делаем расистских заявлений, как Милошевич. Мы убиваем иракцев своими самолётами, но не режем им горло мачете, как это делают в Руанде…». (Бадью)
Подобная апологетика указывает на общий кризис политического воображения, и всё меньше убеждает. Во-первых, потому, что реальность порядка находится во всё более заметном противоречии с его реализмом (официальным текстом). Во-вторых, потому, что ужасы живого настоящего ближе к нашим телам, чем ужасы мёртвого прошлого. В-третьих, потому, что ничто не угрожает нам больше, чем глобальное потепление, преодолеть которое в рамках порядка невозможно. Как и капитализм невозможен без роста, без всё большей эксплуатации людей и ресурсов; без всего того, что раскаляет планету, обращая её в мировой ГУЛАГ со смотровыми вышками в каждом телефоне и каторгой прекарного состояния.
Коллапс неизбежен. Это не гарантирует светлого будущего. Но чем дольше мы его откладываем, тем менее светлым оно будет. Уверен, нацики и краснопузые ещё покажутся миру сентиментальными идеалистами на фоне того, что грядет.