Выдержки из обзоров современного искусства, написанные Анатолием Ульяновым для сайта PROZA (2005 – 2009) / proza.com.ua
***
Сексуально то, что неправильно. Сексуально то, что любопытно.
(Из текста "Люди-леденцы")
***
Искусство братьев Чепменов соткано из насилия, трансгрессивной сексуальности и сиамских детей с гениталиями на лице. В девяти стеклянных свастиках стенают 30000 миниатюрных нацистов. Райский сад кишит уродами, а на деревьях, подобно новогодним гирляндам, висят изрубленные и кастрированные солдаты.
«Мы – поэты-оксюмороны с воспалёнными глазами; лишённые прав аристократы в осаде нашего феодального наследия. Мы торгуем остатками цивилизации. Будущее исключено!» (братья Джейк и Динос Чепмены)
(Из текста "Братский ад")
***
Стае кривых и уродливых уток кривым и уродливым покажется белый лебедь. Что, собственно, и произошло с Салли Манн, чьи фотографии напоролись на ханжество и цензуру. Возмущение консервативной общественности вызвала серия работ, на которых Манн запечатлела повседневную жизнь своей семьи – взросление детей и старение их любящих родственников. Критиков возмутило то, что дети обнажены, и "представлены в откровенно эротических позах".
“Это невинные детские позы. Если вы видите в них эротизм, то это проблема вашего восприятия. Детей нельзя заставить делать искусство. Они должны хотеть быть частью творческого процесса. Я не выжимала эти работы из своих детей. Они сами дарили мне их. Запомните это, и тогда мои фотографии предстанут перед вами в совершенно ином свете – мире не каких-то гнусных психологических манипуляций, но обычных историй, рассказываемых каждый день самой жизнью” (Салли Манн)
(Из текста "Запрещённая фотография")
***
Эрегированные пенисы, законсервированные влагалища, волосатые подмышки, трансвеститы, оргазмы и монашки с членом во рту – вот лишь короткий перечень мотивов Терри Ричардсона. Его порно несёт в себе отпечаток человека конца времен: образы его деяний, пристрастий, само его сердце. Разглядывание подобного открывает возможность преодолеть табу. Эти фотографии не страшнее той реальности, в которой мы обитаем. Напротив, они – достоверное её отражение.
(Из текста “Модное порно”)
***
Городской онанист и юные сифилитики; отрезанные туловища и оргия румяных пьяниц – да уж, картинам Кайла Рэнсона (Kyle Ranson) не стать иконами в церкви. Ну а пока он вопит “Трахни меня, Иисус! Зачем ты меня втиснул в этот грёбаный мир?”, арт-критики продолжают спорить, руководит ли этим художником дар божий, или клей в мозгах. Каждый решает, впрочем, для себя.
(Из текста "Граффити из школьной тетрадки")
***
Художник Андрес Серрано (Andres Serrano) погрузил распятие в мочу, в связи с чем его выставка в Национальной Галерее Виктория (Австралия) была закрыта. 51-летний посетитель данной институции сорвал картину со стены и начал её пинать. На следующий день двое подростков набросились на произведение с молотком, покалечив вмешавшегося в акт вандализма охранника. “Эти козлы развесили богохульные работы на стенах! Австралия вступает в Ку-Клукс Клан!”
(Из текста "Писающий Христос")
***
Выставка семейных фотографий Тьерни Геарон (Tierney Gearon) наделала шума в британском обществе. Жандармы наведались с рейдом в галерею Saatchi. “Как минимум два снимка признаны непристойными. На фото играют обнажённые или частично обнажённые дети Жирон – шестилетняя Эмилия и четырёхлетний Майкл. На одном снимке дети одели театральные маски и стоят на берегу моря. На другом – Майкл мочится на снег”, – восклицает The Observer.
“Мой сын писает – большое дело. Люди делают это постоянно, и я не хочу, чтобы мои дети выросли, стесняясь естественного. Если вы видите в этих фотографиях нечто извращенное и развратное – у вас проблемы с психикой. Обратитесь к врачу!”
(Из текста "Семейная фотография")
***
Всё в этом мире прекрасно – женщины целуются с обезьянами, мужчины падают в пропасть под мошонкой, близняшки выгуливают человека-собаку, а мужья поедают головы жен. После созерцания этих образов вы ещё долго будете вытирать расплавившиеся глаза, но, согласитесь, – плавились-то они с удовольствием.
(Из текста “Визуальная кислота”)
***
Нашему консервативному обществу давно пора сорвать табу с гениталий, и уяснить, что ни одна из частей тела не может полагаться непристойной. Всё в нём – естественно и красиво.
(Из текста “Генитализм”)
***
Здесь Иисус участвует в садомазохистских играх на правах лошадки, целует задницы негров и наряжается в подгузники. За всем этим наблюдает Кандализа Райс и грозные сенаторы-вампиры. Искусству положено раздавать пощечины.
(Из текста "Иисус BDSM")
***
Лица политиков – это солёные мясные пузыри. Скука – это предательство. Но именно ею они и торгуют. Что может быть более скучным, чем предвыборные обещания? “Подставляй задницу – получи пенсию!”. Голодные царьки гоняются за королевой бала – всегда влажной и доверчивой щелью нации. Альтернативой сему выступают мордашки поинтереснее: гомосексуальные офицеры, говорящие пенисы, райские сатанисты и подземные лизуны. Демоны красоты явились в мир, чтобы бороться со средней температурой и отсутствием разнообразия.
(Из текста “Wonderland”)
***
Беспризорники и аборты, пленники психиатрических лечебниц, пищевая аллергия, сложности взросления, проблемы стариков и совращение несовершеннолетних – Рут Гвили (Ruth Gwily) вгрызается в те области, где обществу особенно больно.
(Из текста “Центры боли”)
***
С 1998 года Анна Нобль (Anna Noble) создаёт чувственные снимки взросления своей дочери Руби: детский рот приоткрыт, надувает жвачку или показывает язычок – цвета Нобль мягкие, будто мусс или нарождающаяся сексуальность. Тема проекта, однако, не секс, но отношения матери и ребёнка.
(Из текста “Интимное взросление”)
***
Когда творец роботов возвращается домой, он не желает смотреть телевизор или читать газету, как пивное брюхо. Вместо этого он предпочитает запереться в шкафу и обнюхивать грязные трусики своей дочери. […] Персонажи Азумы – это юные нимфы, которые испражняются вишнями, яблоками и клубникой, гуляют с членами и танцуют среди улиток и крови.
(Из текста “Японское педонасилие”)
***
Здесь никто не нюхает кокаин с чёрного фаллоса, и торжествует поэзия несколько иного рода: игрушечный секс, женщины с волосатыми ногами, детское дерьмо, сочные внутренности и мужская задница на лике Иисуса Христа. Такое искусство раздражает тех, кто вместо того, чтобы придаваться любви, надевает рейтузы и думает о духовности.
(Из текста “Дегенеративная благость”)
***
Печальные мужчинки – обладатели лысин, животов и опавших мошонок – угрюмо бродят по задворкам мира, в надежде встретить вечную любовь. Её ожидание, однако, дело весьма мучительное (особенно когда ты конёк-горбунок). Некоторые из нас не готовы терпеть до гроба, и потому находят утешение в роботах. Душа? Душой эти аппараты наделяют фантазии их владельцев. Есть в этом нечто магическое. Что как не магия позволяет взрослому мужчине уверовать, что кусок резины и электроники – это не просто предмет, а существо, которое можно любить? В конце концов, реальность – это продукт наших мыслей. Человечество тоскует по железным овцам с медвежьими вагинами – сексу с технологиями.
(Из текста “Куклы любви”)
***
В глазах пресыщенного интеллектуала сексуальность ребёнка уже успела натереть мозоли. Вдоволь наглядевшись на яблочные попки, прорезавшиеся грудки и пока ещё молчаливые влагалища ребёнка, самое время вспомнить ад юности: под козлиными чучелами притаились копатели червей, неженки с катарактой, мертвецы в насекомых и чумазые отпрыски шахтёров. Визионеру такого детства Симену Йохану (Simen Johan) известно, что ребёнок не сводится к конфете. Подчас именно в незрелых существах обнаруживаются самые леденящие дьяволы.
(Из текста “Детский зомби-реализм”)
***
Фотографии Евгения Максимова/Мохорева завораживают своим незамутнённым эротизмом весны – красотой созревающего, ещё неопределённого человека. Он сексуален в особенности потому, что его цветок ещё не брошен в плен общества. Водораздел полов ещё не случился – есть лишь медовый андрогин, существо во всех отношениях идеальное. Детский взгляд озаряет художника священным светом. Юность – это нектар. Ханжи всегда осуждали влечение искусства к детям, нарекая художественные деяния с их телами развратом. Однако что развратного в переносе красоты божественного творения на полотна? Нет уж, изврат – это как раз запрет на красоту. Бог не в иконах и храмах. Он в юных телах, их движениях и взглядах, запахах и голосах. Праздновать их красоту – это служить Всевышнему.
(Из текста "Юные андрогины")
***
Есть нечто ущербное в том, что идеалом красоты мы полагаем худышек. Что толку тереться об острую кость? То ли дело пышки – эти величественные реминисценции на булку объединяют в себе вечный союз секса и пищи. Никто не хочет бросаться на утёс. Бросаться хочется в обширное пространство – в целый мир. И пышка здесь поэтому – незаменима. Как одуван плоти. Как облако пшеницы и муки. Как природа, отказывающая голодать. Долой стандарты красоты! Долой голодающее Поволжье!
(Из текста “Хлебные женщины”)
***
Одно из худших извращений – табу на красоту. Не существует ни одной здравой причины, по которой она может быть запрещена и похоронена под грузом стыда и болтовни о нравственном благочестии. Цензорам красоты нет оправданий. Именно их больное сознание конструирует взгляд педофила. Красота непорочна. Попытки утаить её – это предательство самой природы.
“Модели Старджеса (Jock Sturges) смотрят на зрителя спокойно. В их честных и открытых взглядах читается доверие, будь он сотрудником полиции нравов или престарелым любителем маленьких девочек – им всё равно” (Ziziboom).
(Из текста "Цветы прекрасного")
***
Пока феминистки отращивают бороды, а трансексуалы избавляются от лишних гениталий, Маттиас Херманн (Matthias Herrmann) гримасничает. Он, очевидно, мужчина. У него есть щетина, кадык и, разумеется, пенис. Однако над всеми этими он насмехается. Его герой – это человек, отказывающийся быть самцом. Его педерастия лишает святости консервативную маскулинность. Член Херманна всегда полон сил и готовности выстрелить стрелой семени. “Но в кадре этот член кастрирован от тела, – пишет Сара Лаурентиус. – Это больше не инструмент мужчины, но некое иное существо, существо без чёткого гендера”. Освобождённое от репродуктивного смысла и каких-либо притязаний на власть, оно не нуждается в утверждении и лишь торжественно хохочет над собой.
(Из текста “Гендер пениса”)
***
По мнению консерваторов, лесбиянки – явление для Южной Африки чуждое и нежелательное. Однако Занеле Мухоли (Zanele Muholi) так не считает. Своими фото она наносит удар по древним предрассудкам, и показывает запрещённую область сексуальности африканской женщины. Приближаясь к ней на интимное расстояние, она пытается полить свет на разнообразие чёрного эроса и развенчать ложь морализма. Героини Мухоли сосут использованный тампон, заплетают косички из лобковых волос, надевают дилдо и смело демонстрируют свои тела, измазанные менструальными жидкостями.
(Из текста “Лесбийская Африка”)
***
Девушки Карлы Путтелар (Carla van de Puttelaar) – это спящие дочери сметаны. Они возбуждают не потому, что их тела обнажены, но потому, что они спят, и в этом своём нежном пребывании вдохновляют оберегать свой покой.
(Из текста “Спящие красавицы”)
***
Ньенке Клюндер (Nienke Klunder) видит связь между солдатом, блядью и клоуном. Если путешествие на фронт – это путь в цирк, то почему бы не обойтись без насилия? Поролоновый нос и гонки тигров на манеже лучше трещотки АК-47.
(Из текста “Солдат, блядь, клоун”)
***
Порой несказанно хочется отрастить роскошный водопад волос на лобке, отобедать в горах на спине голого отца, пересадить себе дюжину сосков, дунуть с малолеткой и увидеть первое пришествие менструального цикла.
(Из текста “Хохот над Тубу”)
***
Это люди, которых сплюнуло общество. И, всё же, они не печальные лузеры, но гордые аутсайдеры с осмысленными взглядами. Они сами выбрали отчуждение от мира обывательской мечты. Им не нужны кондиционеры, гаражи, антидепрессанты и реалити-шоу. Они влюбляются и живут в бесконечной дороге. Их дом помещается в рюкзак на спине.
(Из текста “Свобода с обочины”)
***
Это искусство выполняет важную функцию – реализует табу и связанное с ним напряжение в образах. Посмотрев работы Стю Мида (Stu Mead), томный сантехник вряд ли побежит насиловать соседскую малолетку, ведь уже разрядился. Для этого и нужно наводнять искусства самыми сумрачными фантазиями нашего сознания.
“Когда нечто сексуально, оно порнографично. Эротика – это лишь более мягкое и приемлемое слово. Им обозначают безобидную порнографию. Меж тем, порно – это слово, покрывающее собой всё запрещенное искусство” (Стю Мид)
(Из текста “Искусство извращения”)
***
Женщина-олень, гонки на мужчине-леопарде, сиамские близнецы и танец дракона – всё это не сон лесника-грибоеда, а кусочки цирка, которым руководит голый карлик.
(Из текста “Китайский цирк”)
***
Какова функция глянцевой фотографии? Таковая призвана будоражить железы наших карманов, заставляя потреблять все эти платья и сумочки. Секретарша Нина должна верить, что за горизонтом ксероксов, офисных столов и халявного траха с боссом есть нечто, о чём можно мечтать.
(Из текста “Глянцевая Фрида”)
***
Настоящий художник чувствует красоту неправильного и не желает гнаться за благочестивой бритостью лобковой зоны.
(Из текста “Гламур с хромотой”)
***
Кто ищет нарушения канонов в порно? Те, кто нуждаются в стабильности оргазма и, утомлённые привычным, рвутся к его бессмертию.
(Из текста “Новое Винтажное Порно”)
***
Парковый вуайеризм позволяет увидеть не только белочку и грибочек, но также целующихся лесбиянок, и школьников на коленках у бизнесмена.
(Из текста “Боженька подглядывает”)
***
Зритель вываливает язычок, истекает слюнкой, но тут же теряется: Что бы лизнуть? Заварной крем, нежный бисквит или крохотную принцессу с медовыми щечками? Вот она патологическая философия робота-современника – жрать и трахаться на фоне, казалось бы, безобидного дня рождения.
(Из текста “Мы едим детей”)
***
Женская грудь 30-го размера явилась в этой мир с умыслом. Когда кострища Апокалипсиса поглотят курятину, свиней и говядину, леса лишатся кабанов и медведей, реки опустеют, а птицы сгинут, человечество окажется перед нуждой выживать и чем-то питаться. Тогда-то мы и вспомним о грудастых дамах, которым суждено вскормить изголодавшихся пост-человеческих детей.
(Из текста “Бидоны от Бога”)
***
Сохраняя силу, героиня полотен Этери Чхадуа (Eteri Chkadua) может позволить себе быть соблазнительной и пылкой. Красота не мешает ей отрезать мужчине голову, завалить стадо буйволов и пуститься в пляс с мёртвыми мышами в руках. […] Фактически, Этери показывает феминистку нового образца. Это женщина, которая не стесняется быть женщиной. Её отвращает патриархальное рабство, но борьба с ним не становится поводом для трансформации в бесполого воина-горбуна.
(Из текста “Грузинская амазонка”)
***
Ниточка тампона, свисающая между ног великанской богоматери; парочка, вылизывающая мухомор; мальчики с лимонами в блестящих ртах; лысая царевна на розовом слоне; опасный поход в мясное царство – особенность фэшн-фотографий от Zu-Pan в том, что они дарят нам сказку.
(Из текста "Мода для фей")
***
Каково убранство японского мозга? В медузном киселе парит конфетти, мерцает перепончатая рация для связи с владыками космоса, ползут карамельные облака, а некий карлик-рыба Такеши проводит вскрытие безрукой школьнице, подцепившей киберспид в чате для любителей цветной капусты. Вот объятый белым медведем мальчик ловит на собаку арктическую рыбу, вот богомолы оседлали пареньков, вот робот прогуливает пса, вот куры готовятся заклевать железного Вертера.
(Из текста “Собаки, роботы и космос”)
***
Образ церковного танка выражает воинственное чудище религии: фабрику стыда и запретов. Попы с брюхастыми опухолями учат нас любви и состраданию, но тут же облизывают царский сапог и окропляют "святой" водой легион очередной войны.
(Из текста “Церковный танк”)
***
Обнажённый подросток, играющий со зверьём; робот-весельчак, шагающий через клубы пара над кастрюлей; голодный младенец-толстяк и улыбка пищевого тракта – британский иллюстратор Ричард Вилкинсон (Richard Wilkinson) пишет торты для глаз. И тоже вредные, как и всё вкусное – с кремом.
(Из текста “Кондитерская иллюстрация”)
***
Борода – это ведь не просто тайник попа, но чаща, целая вселенная и мир. Чего там только не живёт. Чего там только не терялось. Именно в бороде бьётся сердце того мужика, который с топором, и на медведя. В бороде можно растить ягоды, спрятать маузер или маленькую девочку, все тайны и помыслы – саму ночь.
(Из текста “Бородачи”)
***
Человек целует собаку и насилует мясо; рядом цветёт вагинальная роза, голубь обнимается с осьминогом, а юная девочка с телом старухи кровоточит орхидеей.
(Из текста “Гибриды и мутации”)
***
8-летняя девочка, лишившаяся ног, имеет право не просто мечтать о зебрах и бегемотах, но и дерзноветь воплотить свою фантазию в жизнь.
(Из текста “Маленький зоопарк”)
***
Воспевая пар, исходящий от совокупляющихся человеческих тел, я не устаю повторять, что эрос неизбежно естественен, а посему не может быть низменным и вульгарным. Однако низменным и вульгарным может быть восприятие эроса, его интерпретация моральным сознанием.
(Из текста “Бытовой порнокич”)
***
Кожаные грузовики, соборы и экскаваторы, татуировки на свиньях и аппараты по производству человеческого дерьма – наша изобретательность не знает границ, и чем страннее мы себя ведём – тем интереснее струится наша жизнь.
(Из текста “Революция форм”)
***
Наши предки не были обезьянами, но обезьянами всенепременно станут наши внуки. Уже сегодня нас манит всё яркое и кричащее; всё, что хрустит и шелестит – и бубенец, и балаган. Нам нравится бросаться какашками и пускать фруктовые газы. Мы рождены людьми, но в нас уже цветёт грядущая макака.
(Из текста “Мечтающая сомнамбула”)
***
То, что ты хочешь поселиться в норе света указывает на твой страх перед смертью. Ты не желаешь воспринимать её как специю жизни. Стремясь лишь к светлому, ты выбираешь половинчатое бытие – мир без летучих мышей. Меж тем, смерть можно и нужно впускать в свою жизнь. Наблюдая за ней, ты её познаешь, вступаешь с ней в отношения, и развеиваешь тревогу в области анальной мышцы. Всё дозволено, и нет запретов. Погружаясь в отвратительное, искусство всё равно обнаруживает во всём красоту. В том числе, в гадостях. Нет ничего более здорового, чем символы смерти в элементах быта. Тривиализация смерти создаёт презервативы от страха. Иначе говоря, пяльтесь на трупы на гробы.
(Из текста “Череп света”)
***
В искусстве плещется волшебство – по зазеркалью бродят поросята с букетами роз, эротичная зебра, тигр в игривых шортах и, конечно же, добродушная овца.
(Из текста “Волшебный зверинец”)
***
Сочные раны, следы насилия, мёртвые женщины – отвернуться не хочется.
(Из текста “Труп и вожделение”)
***
Мужчина не может вскормить ребёнка грудью; ребёнка нельзя мыть в стиральной машине; нельзя вылизывать его бутылочку своим языком; нельзя класть его тельце на дно аквариума…
(Из текста “Водка для новорожденных”)
***
Комнаты рваной плоти, цех человеческих органов, шатуны слепых мучеников, ошметки, слизь, выродки. Ад – это место без света. Лишь пытки, пожирание, рев и стоны: «семья» лакомится, «семья» в ярости, «семья» бросается кусками плоти – не хохочет, но скалится. Богоматерь Сатаны вышла из тьмы и растопырилась: вместо клитора – череп…
(Из текста “Гнёзда ада”)
***
Нимфетки кастрируют распятого парня; из плоти растут крылья; руки божества зашивают глотку безногой феи, а деревья мнут ладонями младенцев – чем больше всматриваешься в детали такого искусства, тем больше охватывает тебя ужас. Тут же и удовольствие.
(Из текста “Вышивание плотью”)
***
Это счастье или шизофрения?
(Из текста “Тревожность сахарного рая”)
***
Вот, казалось бы, невинное дитя, но его руки ускользают в сумрак трусиков. О чём говорит его лицо? Оно полно испуга или сладострастия?
(Из текста “Дети кукурузы”)
***
В какой-то момент я начал представлять Гитлера в повседневных ситуациях: Фюрер чистит зубы, ест сосиску, причесывается, завязывает шнурки, подтирается в туалете. Воображая всё это, я смог разглядеть в символе зла человека.
(Из текста “Мой приятель Вейдер”)
***
Козлографы, женщины-зайцы, лизатели насекомых – все они не безобразны.
(Из текста “Доброе уродство”)
***
Семейная жизнь кишит червями и слизнями, мраком и секретами, взрослыми взглядами и угрожающим шепотом: "Не говори никому". Зло присутствует в порядке вещей, и зовёт рассматривать себя. Образ лисёнка, совокупляющегося с маленькой девочкой – это смакование извращённой фантазии или знак того, что сказка перестала быть волшебной? Девочка, ковыряющая ножом тыкву между ног у мальчика – это обыденная подготовка к Хэллоуину или намёк на отсос? Мы можем только гадать: болен автор или больны мы? И вот эти сомнения, эта невозможность дать однозначный ответ, эта допустимость нашего заблуждения – в этом вся соль игры в искусство.
(Из текста “Наши семейные демоны”)
***
Признаем, нас куда больше впечатляет видео пляшущего кентавра, нежели тот же кентавр, замерший на акварельном полотне. Ленивая сомнамбула современника не желает фантазировать и оживлять своим воображением картины. Ему хочется уже готового, движимого кентавра. Кентавра, который дышит. Трехглавые младенцы, секс с китобойным судном или испражнение лавой – все эти образы возникают от скуки. И та же скука не желает прилагать усилия, чтобы себя развеять. Поэтому миру лентяев нужны фантазирующие извращенцы. Почему бы не расчесать Иисуса Христа? Почему бы не понаблюдать как бабочки крови выпархивают из его внутренностей? Почему бы не отрезать рог единорогу? Вас когда-нибудь душили во время минета бойскауту? Хотите завести себе циклопа? Верите ли в то, что дети и дьявол – закадычные друзья?
(Из текста “Зрелищный вакуум”)
***
Эти хищные мужчины по-прежнему полны желания убивать и совокупляться в садистском рокоте кровавых бань…
(Из текста “Машина смерти жаждет любви”)
***
Утопленник с горящим лбом, птица с дуплом в груди, сахарные дожди, рыба-кит и величавый лев, передающий свою корону маленькому человеку – роман сказки и бестиария оборачивается гармонией страха и притягательности.
(Из текста “Фантазии царевны змей”)
***
Калача людей до состояния обезличенной плоти, он самозабвенно воспевает тело как чистую форму; ликует над эстетикой организмов, которые, лишившись головы, превращаются в геометрии из мяса. Глядеть на безголовых можно часами.
(Из текста “Безголовое изящество”)
***
Весь этот визуальный кашель из трупных червей, тараканов, крыс, волос, ногтей и сигаретных бычков на удивление позитивен, так что хоть из дерьма, а добро.
(Из текста “Дьявол в юбке”)
***
Говяжий язык не желает срастаться с лицом королевы войны. Минотавр – это утопия. В её удушающей невозможности слепиться с барсуком, селезнем или канарейкой обнажается трагедия нашей жизни.
(Из текста “Короны Гринписа”)
***
Зимняя открытка умерла. И странно, что прохожие до сих пор не принялись вскрывать себе вены прямо на улицах – цвет крови мог бы украсить угнетающие пейзажи наших зим; явился бы альтернативой мокроносым старухам, которые пакуют свои тела в гроб трамвая и роняют вставные челюсти в канализационные люки. Хуже разве что удушье шуб, порабощение голов мохнатыми шапками, удавки-шарфы, хлюпающие калоши. Люди будто бы заживо похороненные во всей этой зиме и одежде. Каков же образ восстания против нашей зимы? Это образ человека, срывающего с себя всю одежду, и зовущего лето.
(Из текста “Утопия нудизма”)
***
У бомжей и единорогов много общего.
(Из текста “Бомжи-единороги”)
***
Чем меньше нас будут “цеплять” фашисты и педорадикалы, тем интереснее будет искусство, и тем сложнее придётся художникам. Значит нужно смотреть – таращиться до тех пор, пока не наедимся, пока не стошнит, и всё это не станет стерильным и скучным, протухшим и тихим. Как свастика. Как шмель на цветке. Как порнография, которая не возбуждает.
(Из текста “Лолисатанизм”)
***
Секрет успеха искусства – в союзе расчленёнки и гениталий. Разворачивая лица, обнажая органы, блуждая лезвиями по плоти, художник поэтизирует сплетения вен и мышечной ткани. Гноящиеся сосцы, ландшафты рыхлостей, пульсации нарывов – всё это необычайно, как лопнувшие глазные яблоки.
(Из текста “Фруктовые внутренности”)
***
Это дети расчленили великана или великан начал расти из детей?
(Из текста “Выдуманные мутации”)
***
Магия ночи заключается в ограниченной видимости. В “бессюжетной” темноте кипит жизнь: животные пожирают животных, насекомые шуршат конечностями, и мы отвечаем зову, не укладывающемуся в парадигму кабинетного существования и общественного договора.
(Из текста “Трепет мотыльков”)
***
Когда сердце последнего человека потухнет, в город зайдут животные из чащ – медведи и олени, лисицы и кабаны, волки и зайцы. Все будут здесь в наших столицах – расправят крылья, растопырят лапы, засверкают миллионом клыков. Наши квартиры станут их норами, а фонари – деревьями. Эти новые властелины мира разберут обломки нашей цивилизации на трофеи – новые брошки и шкуры из пластика и железа. Культура падёт и город перестанет быть антитезой природы.
(Из текста “Я пришёл сожрать твой дом”)
***
Глядя на юных гермафродитов и людоедов, понимаешь – нет ничего страшнее стаи детей.
(Из текста “Дети-акулы”)
***
Табу производит невроз, а невроз производит страдание. Поэтому развенчание запрещённого – это не столько культурный, сколько психиатрический вопрос. Созерцание публичной казни в Средние века носило не столько кровожадный, сколько терапевтический характер. Приобщение к смерти устанавливало с ней отношения. Однако же сегодня мы бежим от смерти как темы. И это, как и все прочие табу, превращает нас в тревожных безумцев.
(Из текста “Мёртвое начало”)
***
Чем больше красоты и секса, тем меньше армии и власти.
(Из текста “Так и не поженились”)
***
Здесь нет хмурых взглядов подземного гражданина, шороха перепончатых крыльев или закашлявшегося лилипута. Нет здесь и слизней, воющих химер. Кровавые дожди здесь не идут. Нет стенаний, насилия, смерти. И, всё же, жутко. Искусство может сообщить зрителю, что он гной. Облить его ведром дерьма. Наорать, избить, проклясть. Однако куда беспощаднее вселить в него ощущение несуществования. Вот где искусство вдохновляет навалить в штаны.
(Из текста “Салфетки для мира”)
***
Большинство людей не любит мохнатых детей, чьи лица напоминают леса. Так прямо и говорят: “Да разве это человек? Собака это, не иначе”. Другие и вовсе хамят: “Выродки! Веревульфы! Ликантропы!”. Так и живут волосатые дети –невинные и одинокие, лишённые ласки. Таков побочный результат канона красоты, когда чем меньше на тебе волос, тем больше ты богоподобен. Однако любая форма т.н. “уродства” может быть облагорожена её верным художественным отражением…
(Из текста “Мохнатые дети”)
***
Совокупление мультяшек – это компромисс, который позволяет не только утолить детское любопытство в области Эроса, но и реализовать этапную нуждаемость ребёнка в пограничных шалостях. Сколь бы яростно не верещали консерваторы, пиксельное влагалище выглядит радостно, уютно и очень даже по-домашнему. Пускай это и не сопрягается с верой в бога…
(Из текста “Сперма для 8-битных малышей”)
***
Сколько бы мусора мы не оставляли после себя, это не отменяет нашего желания видеть призраков и единорогов, освобождать джинов и знакомиться с оборотнями. Чем больше проводов и схем, чем больше роботов и ракет, тем пуще мы становимся выкликателями первозданного колдовства. Технологии делают нас более чувственными в стремлении к тому, к чему стремится шаман, доставая своей бубен, или алхимик, заглядывающий в склянку мистической колбы.
(Из текста “Трансвестит единорога”)
***
Твою промежность разглядывает любопытное око машины. Секс на ксероксе – это всегда групповой секс. Только без сифилиса и деторождения.
(Из текста “Ксэрос”)
***
В непрестанной череде сисек он, бывает, фотографирует жратву и блевотину.
(Из текста “Жрать, ебаться, тусоваться”)
***
Не удивительно, что образ ребёнка в массовом кинематографе с каждым годом становится всё более демоничным. Мы живём в атмосфере страха, когда даже простой родительский поцелуй может стать поводом для обвинения в сексуальном домогательстве. Младенец, чьими устами некогда глаголила истина, стараниями моралистов превратился в опасность, тикающую бомбу.
(Из текста “Заминированные памперсы”)
***
Однажды я повстречал юношу, чья заурядная внешность показалась мне весьма притягательной. Очарованный, я принялся разглядывать его трупного цвета лицо: губы, как черви; лоб низкий, невежественный; не было у него ни выдающихся скул, ни птичьего носа… чему здесь похищать моё сердце? Пялясь в эту загадку, я, вдруг, заметил, что она не моргает – вместо правого глаза на меня таращится стеклянный протез. Это открытие привело меня к осознанию: подлинная красота обитает в надломах и трещинках – красиво то, что несовершенно.
(Из текста “Красота неправильного”)