Кто бы мог подумать, что и пустыня способна на весну: в оскале марта расцветает камень и песок; ничто покрывается пахнущей шерстью из трав; кое-где – это жёлтый ковёр из цветов, дальше – брызг фиолет и сверкающий лайм. Нечто подобное происходит и с лошадью: стоит ей наполниться, и её недра распускаются, словно розы, – из-под хвоста в мир выпадает тёплый изумруд. Дракон пронзает Мохавэ для вина и заката. Агат песчаных глыб, слоеные торты раздетых гор – всё остаётся позади, и мы въезжаем в город-призрак за водой. Здесь нам становится бессмысленно дышать – среди заброшенных домов дымит химический завод, и пахнет так, как если сдулось брюхо мертвеца. Дома косые, окна без стекла – но и в них промелькнул силуэт. Трещит из хижины подвальное ТВ, качеля – на ветру, но нет детей. Основой для любви в таких местах – инцест; сношается с собакой одноглазый почтальон. У старой церкви, вдруг, – роскошный белый джип: ползает женщина в вечернем платье по песку. Если спуститься по холму, то попадаешь в соляной простор – здесь я невольно вспоминаю о зиме. Ползут чумазые удавы труб, а ведь всего-лишь час назад я трогал петушиный гребешок. В облаке пыли – человек с боевым псом. В его руках сверкает пистолет. "Бензоколонка там, здесь – ничего". Минутой позже кашляет кассир. "Из Швеции?". "Нет, Украина". "Знаю – там сейчас война. Здесь лучше, да?". И его снова разрывает кашель: подобно дельфину, лёгкое выбрасывается на берег прилавка. "С вас $6.66"
Наблюдая как солнце сползает по небу в каньон, дракон лежит с бокалом на траве. Его лицо покрыто осколками бабочек: пятнистые, рыжие, разные крылья – все насмерть расшиблись, когда он летел им навстречу. “За нами – военная база, чуть дальше – кладбище самолётов”, – говорит он, и взгляды уносятся к горизонту. Здесь, посреди цветущей бесконечности, я утрачиваю интерес ко всему, что существует за пределами красоты. Жизнь утекает слишком поспешно, и у меня не остаётся времени, чтобы расходовать её на что-либо, кроме очарованья. Я смотрю в ущелье, и трупы маленьких детей, любые хвори, голод и война, – всё меркнет на фоне красного песка. Не потому ли природа так красива, что равнодушна? Ничто в ней не спешит, не надрывается. Вот бы мне бросится в её покой, и обратиться стаей птиц, стать полевым цветком, скалой, озёрами, жуками – быть весной.
Самое ценное в пустыне – это звук: ещё нигде со мною не случилось столько места в тишине. Нет ничего, и в тот же миг – вселенная вокруг жужжит; я слышу шелест собственных штанов, стеклянный хруст песка – где-то в норе зашевелился змей, над головой – черкнуло птицею крыло. Меж тем, от солнца потекли ручьи по синеве, как если локоны встают из-за горы, как если это за горой сгорает великан – кровавые лучи, вот-вот погибнет свет, и стражи кактусов исчезнут в темноте.