Власть неизбежно обрастает прихехешниками. Лобызалы всех мастей сползаются к режиму, и алчут любой возможности проявить свои оральные таланты. Когда же им указывают на изъяны обласканного ими порядка, они прибегают к разного рода словесным уловкам, только бы не отвечать на критику и её аргументы. Идеология избавляет своих адептов от необходимости учавствовать в полемике. Сердце каждой пчелы должно биться в такт со всем ульем. Сам факт того, что ты отказываешь идеологии в монополии на истину говорит о том, что ты – враг и вредитель, ослабляющий власть своей заразительной нелояльностью. С врагом не спорят. Врага уничтожают. Если ты не хочешь отвечать на неудобный вопрос, подвергай сомнению статус того, кто его задаёт: "Да это же провокатор", "Жертва вражеской пропаганды", "Он просто не знает, как у нас всё обстоит на самом деле".
Один из характерных приёмов лисьей риторики заключается в отражении критики одного государства с помощью отсылок к проблемам другого государства, зачастую – менее развитого и более воинственного. "Мы, может, и фашня, но Сомали – ещё большая фашня". То самое “попробовали бы они это сделать в мечети” – вместо того, чтобы осмыслять свою ситуацию, и соотноситься с чем-то более развитым, верный пёс режима переключает внимание на чужую, ещё более варварскую ситуацию, мол, у нас ещё не всё так плохо, как в Иране – мы всего лишь запрещаем пропаганду гомосексуализма, а персы бы вас, педиков, и вовсе бы вздёрнули на площади. На фоне народной расправы запрет преображается в статусе, начинает казаться “меньшим злом”, чем-то, что “не очень хорошо”, но “не так плохо, как могло бы быть”. Заткнуться лучше, чем сдохнуть. Так псы режима ищут в чужом зверстве оправдание зверству собственному.
“Сложно судить со стороны, но и некоторые украинцы говорят, что на Украине началась борьба с инакомыслием. Есть проблемы у части политиков и журналистов. Например, арестован Руслан Коцаба, который выступал против войны”, – спрашивает Meduza у сервильного мэтра украинской живописи, и получает ответ, который моментально переносит нас в душные залы обличающих советских собраний: “Не против войны, а против мобилизации. Знаете, что было бы не в Советском Союзе даже, а в Англии Черчилля с журналистом, который выступал бы против призыва в вооруженные силы? Человек, который в условиях войны выступает против мобилизации, — это агент врага”
Агент врага – это вторая строчка до боли знакомого рэпа про врага народа. 25 постсоветских лет оказались мокрым сном. В нашем брате по-прежнему бдит большевик. Наконец-то можно снова строчить доносы, уличать и запрещать. Не понятно только, зачем прикрываться Англией 70-летней давности? Почему бы сразу не апеллировать к Англии времён Генриха VIII, который предпочитал казнить своих оппонентов без суда и следствия в индустриальных масштабах?
Что примечательно, это самое "агент врага" говорит не какой-то барбос из трамвая, у которого между сменами не было возможности раскудрявливать извилины, но представитель интеллигенции – человек, осведомленный о ценности критического высказывания. Ценности, которая тем более возрастает в условиях войны, когда страсти замутняют народный рассудок, и вдохновляют массы на инквизицию.
На постсоветском пространстве всё меняется только для того, чтобы ещё поглубже забраться в прошлое. Любой разговор об этом пространстве рано или поздно обретает оруэллианскую интонацию, превращается в диссидентский шепот на конспиративной квартире. Похоже, наша культура очарована антиутопией. Разящая навязчивым чувством вины, она устремляется к наказанию, во всепрощающий, исповедальный BDSM – к Венере в мехах. Наш человек считает удовольствие постыдным, всегда незаслуженным. Он никогда не жил в условиях поощряемого индивидуализма, чтобы по-настоящему влюбиться в себя. Он лучше потоскует о свободе, сидя на цепи, чем порвёт её, ведь она, в конце концов, удобна: цепь избавляет от необходимости превозмогать собственную пещерность, и примыкать к семейству тех, кто уже научился стричь ногти. "Нет-нет, ведь нас, в отличие от англо-саксов, мучили десятки лет. Мы не имеем оснований предъявлять к себе высокие требования. Нам ещё рано быть людьми – мы лучше порычим".
Какими бы условиями не оправдывалось принуждение к однообразию, всякое однообразие есть фашизм. Кем, если не фашней, является человек, готовый пожертвовать свободой другого ради патриотизма? Чем, если не фашизмом, разят жернова родины, полагающей, что страна важнее человеческой жизни? Вопрос не в том, много ли в мире фашистских ублюдков, но в том, согласен ли ты быть в их числе. Ищешь ли ты наиболее достойный пример для наследования, или всего-лишь оправдание для своих поступков в поступках других? Хочешь ли ты жить в Англии 1945-го года, или, например, в Швеции 2015-го? Ближе к тебе мечеть или галерея современного искусства? Пхеньян или Нью-Йорк? А так-то да, сейчас всё, в целом, хорошо – при Сталине бы нас всех расстреляли.