По озеру здесь плавают трусы. “Я хочу быть как вон те белые гуси”, – говорит мне Мозэль, будто и не обращая внимания на женщину, которая подтирается ладошкой посреди газона. Спасаясь от её отпрысков, лужайки брызжут оросителями пальм, и вот уже всё засверкало, как горы пиратских сокровищ. “Противно, воняет мочой!”. “Зато смотри как брызжет на цветы, Мозэль! Напоминает взрывы звёзд”. Мозэль в ответ убила паука. “Чувак, я продаю обувь, хочу стать адвокатом и открыть своё модельное агентство для коротышек. Я не очень понимаю про брызги и взрывы, но звездой быть не прочь. Как мне так стать, чтобы красиво?”.
1
История, меж тем, пылает вместе с летом: в прямом эфире фейстайма Эрдоган просит убежища в Германии, получает отказ и подавляет военный переворот. В Ницце всех подавил грузовик. За Статую Свободы сражаются Гитлер и Вагина Дентата. Допинг, однако, обнаруживается исключительно в моче российских футболистов. Узнавая обо всём этом, я воображаю рахат-лукум в мундире тайной полиции, и кремлёвские подземелья, наполненные спортсменами, которые поедают запрещённые путинские плаценты. Апокалипсис по своему поэтичен.
Старик, читавший газету в вагоне метро, откладывает её в сторону, достаёт iPad, и вот уже жарится в какой-то разноцветный эпп про белок. Из его газеты до меня доносятся слова Арундати Рой о восстании Кашмира: “Если решение и существует у этой ужасной и, кажется, бесконечной трагедии, нам следует сохранять ясность мысли, говорить свободно и слушать бесстрашно то, чего мы, быть может, и не хотим слышать. Мы должны найти новое воображение. Это касается каждого, на всех сторонах. Нечто прекрасное возможно. Почему нет? Почему всегда нет?”.
Но можем ли мы “говорить свободно и слушать бесстрашно”? Осталась ли у нас ещё такая возможность? Что толку от Первой поправки, если корпорации вольны ею пренебрегать? Общество творится в социальных сетях, и, следовательно, нам не принадлежит. Конституция, подобно британской королеве, сдулась в брошку. Она декоративна. Действительность определяют terms of use. В итоге, правительство может быть либеральным, а порядки фашистскими. И это очевидное противоречие “свободного рынка” невозможно решить простой сменой сервисов, поскольку сервисы, о которых идёт речь, пронизывают собой всю сплошь наших обществ.
Капитализм оборачивается декадансом. Ни одна из речей о росте и процветании более не убеждает – распад ощущается во всём, в самой ткани первого мира. Этот мир более не возражает зверству, но звереет в унисон со всеми прочими мирами. “Альтернативы – нет! Всё красное ведёт к террору!”. Однако же террор уже повсюду, среди нас. Мы задыхаемся, и жаждем прекратить удушье.
2
В порыве румяных сентиментов бабочка отражается в зеркале и сознаёт свою ничтожность. Всякий раз, когда во мне воспаляется бубон троцкизма, я нюхаю нашатырь академика Померанца: “Дьявол начинается с пены на губах ангела, вступившего в бой за правое дело. Все превращается в прах – и люди, и системы. Но вечен дух ненависти в борьбе за правое дело. И благодаря ему, зло на Земле не имеет конца”. Черти мочат чёрного за чёрным, а Стефани из Рабочей Партии пишет мне что-то про необходимость срочно ответить на их произвол бескомпромиссной очередью анти-расистских плакатиков. Не поздно ли, товарищи, ворочаться в гробах? Гражданское общество превратилось в секту заколдованных незнакомцев, которые рыщут по городу и бросаются на невидимых покемонов. Если революция и возможна, то произойдёт она, по всей видимости, в форме мобильного приложения: 300 малинок за каждого убитого копа, кто-то пошэрил Эболу, а полковники народного трибунала зачекинились в Белом доме, – лайк!
Жизнь творится в жанре романтической антиутопии. Заниматься сегодня красотой – это всё равно, что ловить бабочек в Освенциме. И, тем не менее, именно этим я и занимаюсь. Красота – это единственное доступное мне политическое средство. Я не могу избрать иного президента, распустить полицию или покончить с расизмом. Однако я по-прежнему способен на любовь. В моём очарованном взгляде, – том взгляде, которым я смотрю на чёрного человека, – расизм отступает. Я верю, что красота способна сорвать капирот с диких псов, подменить ненависть желанием.
“Я, брат мой, тоже верю в спасительную силу красоты” – говорит Марко. Стоя под пальмой в районе Пиньята, он делает из бумаги на удивление убедительные розы. Кажется, они способны и пахнуть, и умирать. “Я был бездомным и жил в этом парке. Шесть лет лежал на траве и смотрел на цветы, пока не начал их подделывать и продавать. Так и выжил”.