Оптимизм перестал быть попутчиком времени. Мир будущего оказался миром Трампа и Brexit. Надежды, связанные с исходом из прошлого, были продиктованы эйфорией, которую пережил неолиберализм в результате победы в Холодной войне. Казалось вот-вот, и по небу поплывут звездолёты, управляемые трансгендерными капитанами, а единственным местом, где ещё можно будет увидеть священника, станет колба в геологическом музее. Всё это так и осталось фантазиями – будто бы и не заметив наших надежд, реальность продолжила разверзаться в жанре угрюмого киберпанка: клик-клик-клик – свет экрана ложится холодной ладонью на лица православных хакеров; твит Патриарха запрещает аборты и пельмени в лаптях отправляются на гибридные войны с глобальным потеплением. По другую сторону от неосталинизма транснациональные корпорации производят социальные сети, ампутирующие человеческие соски; гули бегут от войны, и Европа снова с усами – из уставших от напускной вежливости макушек лезут белые парики их расистских предков. Ну и как тут размечтаться о победе добра и мужеложества? ГИБЕЛЬ УТОПИИ
Главным источником надежд на будущее все эти годы была сфера технологических инноваций. Образованные мечтатели, вооруженные наукой и свободным рынком, убеждали нас в том, что прогресс, несмотря на ИГИЛ, всё равно происходит. Сегодня, однако, и эти чаяния оказались под вопросом.
Ажиотаж вокруг социальных сетей и шлемов виртуальной реальности указывает на эскапистские настроения масс. Наличие таких настроений является следствием паники, которую переживает общество в связи с глобальным кризисом. Просто кто-то бежит от вызовов времени в церковь, а кто-то – к фрэндам. И в том, и в другом случае человек ищет ковчег до рая. Но, как и обещания божьего царства, речи о технологическом прогрессе остаются красивым бургером из рекламы фаст-фуда. За их воодушевлением обнаруживаются всего лишь новые эмоджи.
Чем более “обжитой” становится Сеть, тем больше атрибутов старого мира в неё проникает. Мечтатели превращаются в CEO, чей идеализм носит маркетинговый характер: купи это, и мир станет чуточку лучше. Так возникает феномен морального потребления. Оно не столько про судьбы мира, сколько про нашу демонстративную озабоченность ими. Сама же по себе логика прибыли не предполагает примат общественной добродетели. Новые гаджеты, лекарства и роботизированные конечности – всё это возникает, но доступно только белым элитам из первого мира. Чтобы Атлант расправил плечи, всем остальным приходится стать на колени.
АСОЦИАЛЬНАЯ СЕТЬ
Вместо того, чтобы служить нам средствами свободных коммуникаций, социальные сети принялись торговать нашим вниманием, что, ввиду их глобальности, выходит за рамки проблематики отдельного сервиса, и задаёт характер целых обществ. Можно ли говорить о социальной направленности технологии, если её алгоритмы разгоняют людей по резервациям? Как обсуждать новые идеи, если свобода такого обсуждения ограничена регламентом пользовательских соглашений? И ведь с какой лёгкостью мы подчиняемся всем этим запретам на соски и высказывания.
Facebook – явление не менее реакционное, чем ИГИЛ. Здесь тоже отрезают головы – просто иначе. Исключая из поля твоего зрения всё то, под чем ты “явно не поставишь лайк”, алгоритмы этой сети куют типичного болвана. Будучи изолированным в своём социальном пузыре, он постепенно утрачивает способность воспринимать другие взгляды, поскольку попросту с ними не сталкивается. Когда же они, всё таки, просачиваются в его действительность, залайканный субъект проявляет болезненную ранимость. Не удивительно, что эта сеть превратилась в рассадник одиночества и нетерпимости...
ПОБЕГ ОТ ДРУГОГО
Прошлое наступает, а те, кто мог бы противостоять этому наступлению, обособлены в виртуальностях, где, под надзором корпораций, занимаются саморепрезентацией. Их индивидуальные идентичности не производят общества, поскольку исключают всякую общность. Стоящий за ними индивидуализм, – точно так же, как и фашизм, – видит в Другом угрозу. Если для фашизма эта угроза выражается в инаковости Другого, то для индивидуализма она в том, что Другой – это ты: в неизбежном наличии у него чего-то общего с тобой, содержится категория – потенциальное “МЫ”; нечто, что ставит под вопрос статус-кво твоей личности. Иными словами, в Другом всегда есть опасность коллектива, и, значит, насилие, жертвоприношение, компромисс с индивидуальной волей.
Кроме того, Другой либерала – это фашист: антитеза “справедливости”, которую, в порыве благородного высокомерия, нужно распространить на недоразвитый мир. Недоразвитым, при этом, считается всё, что не соответствует западным критериям. По сути, это логика белых миссионеров, несущих цивилизацию “дикарям”. Чтобы дикость самой этой цивилизации не резала глаз, её окружают нравственными оговорками, мол, всё это – на благо папуаса. “Папуаса”, при этом, не принято спрашивать о его пожеланиях – либеральный империализм действует самовольно, посредством насильственного “освобождения” тех, на кого он заведомо смотрит свысока. То есть, и тут Другой – существо нарицательное.
УСЛОВНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Капитализм или каннибализм, индивид всё равно подвергается унификации: если фашизм обобщает его стаей, то капитализм превращает его в один из рынков. Как иначе объяснить то, что политическим выражением разнообразия в американском обществе является двухпартийная система? Как в эти два мешка вместилась радуга свободы? Чтобы понять это, достаточно обратить внимание на механику прогрессивной пропаганды – к примеру, на медиа семейства Vice, которые, как и MTV в эпоху телевизоров, апеллируют к личности, но, при этом, сводят её к знаку: мы видим красочных бразильских фриков, но никто из них не будет раскрыт как персона; субъект редуцирован до тэга: это не люди – это “круто”, “так нельзя”, “жертва изнасилования”, “этого ненавидь”. Из этих обобщений Vice складывает свои идеологические нарративы. Их содержание определяется не столько убеждениями, сколько рынком. Шэйн Смит отправляет модных голодранцев сочувствовать детям Либерии, и покупает виллу за $23 миллиона. Грань между предпринимательством и борьбой за свободу – это грань между реальностью и театром.
ЭМАНСИПАЦИЯ ТЕХНОЛОГИЙ
Крах надежд – это крах иллюзий и, значит, шанс на пробуждение из политического сна. В капитализме нет ничего либерального. Его свобода – это символ, о котором тут же забывают, стоит ему вступить в противоречие с логикой прибыли. Гуманизм нуждается в альтернативном представительстве. Однако такое представительство невозможно создать в одиночестве келий. Именно поэтому необходимо преодолеть обособленность, которую производят социальные сети. Вопрос не в том, чтоб стать луддитом, отпустить бороду и вновь собраться у костра, но в необходимости относиться к технологиям политически, и создавать альтернативы тем из них, которые изолируют нас в тысяче бастилий. Эмансипация человека невозможна без эмансипации технологий, как и прогресс невозможен без свободных коммуникаций. Каким бы виртуальным не становилось общество, интерфейсом его трансформации по-прежнему является не лайк, а политическая организация индивидов.