Город, в который я влюблён, меня пугает. Любые мысли здесь превращаются в сны. Пусть это сладкие сны: с колибри и пальмами, посреди вечного лета и сверкающих карамельных тел. Но и рай бывает чрезмерным, как банка сгущёнки за раз. Проблема не в сладости этого рая. Просто ты – перекати-поле. Всякое постоянство оборачивается для тебя удушьем. Как бы не вскрикивал павлин, рано или поздно место хватает тебя за кадык, оттягивает его на себя, словно заряженную в рогатку кость абрикоса, и отпускает – в ударе по глотке разносится звон. Отзываясь на его будильник, ты пакуешь чемодан, и вот уже даже стоишь на перроне. Но в том-то и дело, что здесь не понять: ты и правда на нём стоишь, или тебе это только снится?
Как и улыбки вокруг, лимонад в твоих руках никогда не заканчивается, — заполнив горло, он струится и по твоим улыбающимся губам. Поезд всё никак не приходит, как и не утоляет жажду газированный сахар. Отовсюду тебе подмигивает жар-птица, день близится к ночи, пора бы заправить авто... В итоге, твой чемодан так и остаётся без ласк вокзальных грузчиков. "Отчалю завтра", – говоришь ты себе, зная, что завтра всё повторится снова: лимонад, перрон, жар-птица...
Отсюда невозможно отчалить – вот, что страшно. Делаясь снами, твои замыслы увязают в царстве грёз. Мороженное, стекающее круглый год по запястьям пляжников, намекает на то, что Лос Анджелес – это резиденция смерти. Всякий раз, когда цветёт лимонное дерево, ну или синяя птица садится на папоротник, мне кажется, что меня вот-вот разбудят, и я окажусь старухой из хосписа, а Калифорния – видением, которым меня снабжают через капельницу милосердные сиделки.