Из всего множества возможного, наибольшую ценность для меня представляет разнообразие. Одиночество, толкающее меня к стае, – в ту скорейшую близость, которая возникает между людьми подобными, – не способно затмить собой разное. В призме радуги мир обретает объем, становится сытным. Человек не случайно рвётся в дальнее плавание. Такое путешествие – это всегда побег к себе. В этом и заключается парадокс экзотики – ты проявляешься только на фоне иного. В луже подобного не понять, где начинаешься ты, и заканчивается твой соотечественник. С иным же культурная инерция невозможна, и всё, что остаётся – это выстраивать нечто межличностное. Обретающаяся при этом самость не означает очерченность. Под воздействием разных, личность расширяется в бесконечность. Именно разнообразие является тем универсальным критерием, который отличает цивилизованное общество от очередного фашистского кошмара. “Когда мы видим однородную толпу, то понимаем – что-то здесь не так,” – горланит с первомайской трибуны профсоюзный лидер; красивый и чёрный, как шлем Дарта Вейдера. И, всё же, разнообразие убеждает меня не столько своими политическими декларациями, сколько повседневной жизнью: улицей, по которой движутся порталы за тридевять земель. Взять, к примеру, Джордан. Притягательность её красоты имеет простое объяснение: Джордан является результатом смешения ирландской, немецкой и эфиопской кровей. Из этой смеси происходит её рыжее афро и карамельная кожа на стыке двух рас. “Мои немецкие предки были нацистами. Но потом моя бабка влюбилась в чёрного парня, и они сбежали из Европы в Америку. Тут у них родилась моя мать, позже вышедшая замуж за ирландского иммигранта.” Иными словами, красота Джордан была бы невозможна, если бы не общественный дизайн, который включает в себя возможность содружества пришлых – страну иммигрантов.
Смешиваясь, Разное приумножает себя. Возразить ему можно лишь перепуганной запертью – очередным хасидским гетто, по улицам которого бродят инцестуальные уродцы с лобковыми бородами. Одно дело когда такие, по-своему развлекательные, изоляции существуют в рамках более сложного общественного полотна, – то есть, являются лишь одним из множества форматов жизни, – и совсем другое, когда целое общество организованно по принципу гетто.
Чем острее контрасты между людьми, тем их общество интереснее. И никакие осечки той или иной экономической модели, никакая “исламизация Европы” с её въезжающими в толпу самосвалами, не способны убедить меня пятиться в затхлую утробу традиционного мира; туда, где все одной расы, и говорят на одном языке – во всё уподобленное и соплеменное; в эту крошечность меньшего в малом.
Меж тем, мультикультурный мегаполис всё ещё является причудой света в царстве тьмы. Сегодня она сгущается вокруг распаренных ЗАГСов нашего мужеложества, и вот уже даже посылает своих всадников в лице разного рода трампов. Осознание этого вызывает во мне то же чувство глотания льдины, что и мысли о смерти.
Вавилоны, как и чёрные члены, необратимы – once you go black you'll never go back. То, что они остаются исключением из правил, указывает лишь на то, что нам ещё рано сворачивать Содом. Напротив – недоразвитость человеческого зверя взывает к погоне за ещё большей Гоморрой – в ответное диониссийство.
Прошлое не преодолеть на бумаге, сообразив теорию, предложив некий порядок ладных слов, чтобы последний йоббик понял – вопрос будущего стоит ребром: либо разнообразие, либо вырождение. Важно повседневное политическое действие – революция в личном. Было бы глупо дожидаться, когда консерваторов сменят “наши люди”, и рука небесного трансгендера протянет нам право дышать. Здесь и сейчас, на том клочке реальности, за который ты лично ответственен, можно осуществлять политику разнообразия: будь то искусство (об) иных, включение их в клубни своих социальных связей; космополитизм, интернационализм, национал-предательство; архитектура, объединяющая старых и новых граждан в единое общественное полотно; в конце концов, акт революционного кровосмешения с представителями других рас и культур – политический арсенал личного бесконечен. “Когда мы видим однородную толпу, то понимаем – что-то здесь не так.”