Ночью город становится вязким, как масло. Всё лишнее проглатывает тёплая мгла. Жизнь сползается на одинокие плевки света, и блестит, покрытая слоем фонарного жира. Так блестят спины слизней, и только что облизанные губы; глаза влюблённых и глаза пьяных; затылки танцоров, серёжки и брошки. Туристов и клерков сменяют пираты, убийцы, вечерние платья, и плети, и леди, и дети на мэте; швейцары, валеты, минеты в каретах от Убер, и я в ожидании Кэрри – стою под неоновым солнцем, поглядываю на часы. Кэрри опаздывает. Потеряв терпение, мои глаза протискиваются сквозь веки, и вываливаются на Бродвей.
Бездомный Гарри таращится в лужу: “Пошёл на хуй! Сам иди на хуй! Ты чё охуел, сука?! Сам ты сука!". От брезгливости дама кривится, закатывает глаза, и не замечает выбоину под ногами – споткнувшись, падает в лужу. Теперь никакой Маргариты. На помощь к ней приходит дырявый Стэнли. Отмахиваясь от его протянутой руки, дама визжит "Отъебись!", и требует вызвать такси. “Трамп, Обама, Путин… где в этом списке я?” – вздыхает Стэнли.
Мои глаза продолжают катиться по ночи. Из эскалатора вырастает человек цвета дуба. При виде полицейских, веки его тяжелеют. “Сразу, блядь, чувствуешь себя в безопасности”. Подросткам плевать – они сосутся. Медовый свет рекламного табло облизывает тело малолетки. Она созрела два часа назад. Её платье то и дело развязывается – ойкая, она едва успевает подхватывать свои взбитые сливки. Я ещё не видел, чтобы платье не завязывалось 20 минут. Но вот, вслед за половой зрелостью, на станцию прибывает и поезд – твёрдый и длинный, как хуй подростка. Щеки пассажиров краснеют. Из динамиков звучит электрический голос машиниста: "Обуйтесь, сэр! Вы должны быть обуты, чтобы воспользоваться поездом".
– Сорри! – говорит Кэрри. Подобрав мои глаза, она заботливо вставляет их обратно мне в глазницы. – Ты, наверное, совсем тут заебался...
– Да нет, ок, мне нравится Эл-Эй. Особенно ночью, когда его безумие становится повсеместным. Мне вообще кажется, что это город для безумцев. Вот мы с тобою говорим, а позади тебя мужик щупает стену. Зачем? Почему? Но ведь щупает. И это тут же делает всё странным. Меня. Тебя. Наш разговор.
– Ты что дунул без меня?
– Нет.
– Тогда пошли...