Мой сосед – бомж, и у него синдром Туретта. “Пидор! Грязный пидор!”, – кричит он из мешка под окном. Просыпаясь от этих криков, я вижу как небо бледнеет, и ночь отступает, и птица готовит крыло для полёта. “Пидор! Грязный пидор!”.
Из тойоты возникают мексиканцы, и, водрузив на спины ранцы уборщиков, жужжат – раздувают опавшие пальмы, а с ними и чувства Рикардо. Солнце ещё запухшее от сна, а Рикардо уже пьян. До Тихуаны отсюда всего три часа. Ныряя в текилу, Рикардо воет койотом, надеясь, что его песня пронзит пограничников, и достигнет ушей всех тех призраков, которых он был вынуждён оставить там – за стеной, разделяющей дом и мечту. Когда сил петь не остаётся, он выносит себя на помойку и сидит там среди испарений банана. В обед приезжает грузовик – забрать мусор на переработку. “И меня забери!”, – просит Рикардо. Чем громче просит, тем истовей почтальон бросает в наш дом сюрикен свежей прессы. “Да заткнись ты уже наконец, жалкий мекс!”. Хорошо, что Рикардо так и не выучил английский. Все его песни – на испанском. Значит, про любовь. Иногда Рикардо забывает её потушить, и его квартира горит, как глаза золотоискателя. От этого коридоры нашего дома заполняет кашель жильцов.
Тысячи псинок стенают в нагретых тропическим солнцем квартирах. К вечеру их хозяева возвращаются с работы. Переполненные радостью мочевые пузыри превращают питомцев в мечущиеся комы возбуждения. Всё это стекается во внутренний двор, и взрывается лаем – ссыт и веселится.
В квартире 235 проходит собрание секты. Что за конфессия не знаю, но все её члены трясут языками, и монотонно повторяют звуки, от которых я встаю со стула, бреду по коридору, скребусь в квартиру 235, и чувствую – дрожит язык.
На закате приезжает фургончик с мороженным. Стоит его мелодии проникнуть в наш дом, и лестничные пролёты трясутся от топота маленьких ног. Удивительно какие скорости способен набирать юный толстячок в жажде лизнуть холодную ваниль. "Хорхе, постой, убьёшься, puta madre!".
Сверху жил гитарист, но теперь там слоны и жирафы. Прежде, чем отправиться в клуб, они надевают копыта и гендеры, дефилируют перед зеркалами до тех пор пока не превращаются в див. Чтобы стать дивой, необходимо послушать трек Рианны 20 раз...
Может показаться, что я жалуюсь. В действительности, тишина беспокоит меня куда сильней, чем звуки сожителей. Ещё вчера я грезил о лесе. Теперь же мысль о жизнь наедине с филином вызывает у меня тревогу. Все эти лаи, вои, песни, кашли и цокоты складываются в мелодию общества, на которое я подсел.
Попав в пригородную тишину к своему бухгалтеру, я стекаю на ковёр по дивану. Диван у бухгалтера мягкий, как смерть. Умиротворение нарастает, и я чувствую, что умираю. Ужас этого состояния продолжается до тех пор, пока бухгалтер не возвращается из кухни со стаканом воды, и не начинает шелестеть бумагами.
Тот пласт мечты, где я шагаю по чаще, присматриваю за маяком, или заполняю журнал метеорологической станции, отпал, словно нос сифилитика. На его месте вырос образ города сталкивающихся моторов и нагромождающихся друг на друга пешеходов. Город сна и неона, мостов и аварий, металлических пальм и цветов на бездомном бетоне; на Хорхе, на Рите, на Вите, на пуме, крадущейся с гор, чтобы убить домашнего кота. Я не могу уснуть под грохот полицейского вертолёта, но всякий раз этот грохот согревает меня известием: вокруг тебя звучат-стучат и прочие сердца – ты не один, та-дам, ба-бам, бу-бух!