1
Не всё, что перестало быть империей, обречено стать провинцией этнического однообразия. Желая сохранить цветные мозаики своих обществ, такие страны как Германия, Франция и Великобритания преобразовали свои империи в социал-демократии и мультикультурализм. Да, ни немцам, ни англичанам, ни французам не приходилось совершать переход от империи к национальному государству из положения угнетённого народа. И, всё же, кому, как не народу, который пережил имперское угнетение, понимать ущербность всякой этнической иерархии?
Формальная независимость от империи ещё не означает, что империя перестала властвовать над умами освободившегося народа. Покинув лысого царя, Украина, увы, не стала примером прогрессивных реформ, и пошла по пути реваншистского национального проекта. Отчаянное стремление очиститься от этно-культурных и политических замутнений, являющихся неизбежным следствием многовекового бытия в империи, оборачивается желанием украинца ампутировать некоторые из своих “не украинских” конечностей. Идея национальной чистоты, мешает увидеть в этом “не украинском” теперь украинское.
В текущем национальном проекте украинского народа нет места для эгалитарной радуги – только для наболевших исторических амбиции конкретного этноса. Этот этнос разглядывает себя в зеркале опрессора, и потому обречён перенимать его шерсти и вои – быть не столько украинским, сколько не-русским, не-советским…
Амбиция независимости через этнические, а не культурно-политические отличия, обречена расшибаться об украинскую реальность, населённую людьми разных составов. Украинское общество не может быть монополизировано ни одним из своих этносов. В этом заключается как сложность построения национальной общности в Украине, так и ресурс для творения цветной политической нации.
2
Национализм видит в радуге украинского общества препятствие на пути реализации этно-национального государства. Гражданам, которые не соответствуют стандарту “настоящего украинца”, полагается просто принять статус подлежащего в истории с этнически-детерминированным сказуемым.
Кто-кто, а украинец знает, каково это быть подлежащим. Поэтому то, что он готов быть источником такой судьбы для ближнего – удивительно. “Сначала вы нас, теперь мы вас”, – говорит он, не понимая, что “нас” и “вас” – это всё “мы”.
Чтобы изменить свой статус граждан второго сорта, “неправильные” украинцы должны либо отказаться от своих региональных специфик, растворившись в “титульном” этносе (ассимиляция), либо покинуть территорию неньки. Любые возражения по этому поводу воспринимаются националистами не как зовы о правах человека, а как нападки на украинскую мечту о нации.
Стоит ли удивляться, что принуждение к эмпатии не работает, и все попытки навязать этническую иерархию мультикультурному обществу ничего, кроме раскола и насилия не порождают?
Можно сколько угодно винить во всех бедах Россию, утверждая, что конфликт в Крыму и на Донбассе всецело является следствием её очередной интервенции в судьбу украинского народа, и, всё же, не стоит закрывать глаза на тот факт, что за годы своей независимости наш народ так (пока) и не произвёл национальной идентичности, в которую бы помещалось всё разнообразие украинских граждан – нацию без купюр.
3
С одной стороны, я родился во Львове, в Украине живёт моя семья, и с Украиной, в целом, связано для меня так многое, что я, находясь уже много лет в изгнании, всё равно считаю себя украинским гражданином. Я не могу не воспринимать Украину чем-то своим, принципиальным и неотъемлемым. Она не становится прошлым, и продолжает жить в моих мыслях как исторический холст, на котором начертана каракуля моей судьбы. В то же время, национальная идентичность, сформулированная во время двух Майданов – она вообще никак не про меня. Меня в её узоре как бы нет. А если есть, то лишь как пережиток; как нечто, что нужно поскорее выдавить, забыть, декоммунизировать…
Это – проблема. Не только для меня. Для всей страны. Потому что таких, как я в Украине – миллионы. И всем нам говорит наша страна: не наш, не правильный, вали… Куда валить? В иных мирах есть всё, и нету дома…
Сначала националистов возмущало то, что я говорю на “собачьем” языке; затем мои эстетические предпочтения, угрожавшие “традиционным ценностям народа”; и, наконец, мои левые взгляды, за серп и молот которых в Украине сегодня дают сроки. То есть, всё, чем я был и есть, что выражал, не попадает в национальный стандарт. Впрочем, как и 73% украинских граждан, проголосовавших на выборах против консервативной повестки армии, языка и веры.
Переживая на себе механику исключения из украинского национального проекта, я очень хорошо понимаю тех моих соотечественников, которые превращаются в “вату”, “колорадов” и “сепаров”. Искусственно обездомленные образом Украины, в котором их нет, эти украинцы попадают в идентичностный вакуум. Их страна не желает их знать, и это делает их предрасположенными к внешним манипуляциям – к шепоту страны-агрессора, которая в своих интересах сгребает под себя всех отвергнутых украинцев.
Вот почему я настаиваю на том, что бороться нужно не за территории, а за сердца. Решение проблемы гражданского раскола в Украине не сводится к борьбе с Россией, и требует, в первую очередь, борьбы за украинца.
4
Россия для меня чужая. И Чужой. Это не мешает мне любить отдельные произведения русской культуры, которая, безусловно, мне ближе культуры немецкой или американской, и, всё же, она не моя. Поэтому когда мне говорят, мол, “чемодан-вокзал-Россия”, я чувствую себя как мой приятель Хосе, который родился в Лос Анджелесе в мексиканской семье, отродясь не был в Мексике, и выслушивает теперь ксенофобские визги трампистов: “вали обратно в Тихуану!”. Постойте, но ведь я – не иммигрант. Это – тоже моя земля, тоже мой дом.
Тем не менее, национальная революция не проходит бесследно. Годы нарратива, сообщающего мне, что я не “настоящий украинец”, а пришлый москаль-колонист, и мне нет места в Украине, таки сделали своё дело. Я понял, что ни украинский, ни русский этноним мне не соответствуют. Осмысляя свои корни в способствующей этому ситуации иммиграции, я прихожу к тому, что они деiнде – за пределами национального, в, казалось бы, давно забытой комнате моего сердца.
Я родился в советской семье. И хотя дело было в 1980-х, на финишной прямой совка, своё базовое воспитание я получил, всё же, на основе советского текста. К тому времени этот текст уже лишился как ленинской революционности 1917-го года, так и задушившего эту революционность сталинизма. Мои родители были детьми хрущёвской оттепели с её осуждением Культа Сталина и репрессий 1930-х годов, ликвидацией ГУЛАГа и относительной либерализацией жизни. Поэтому не удивительно, что мой советский текст был не про долой министров-капиталистов и не про врагов народа, а про мир, разоружение, освобождение Африки, и прочий коммунистический романтизм, приведший, в итоге, к горбачевской Перестройке, посреди которой я и вырос. Тут можно долго спорить о том, был ли Советский Союз воплощением заявляемых им идеалов – к сожалению, нет. Но это тут и не важно, ведь речь именно что о тексте: о понятиях, принципах, ценностях, которые определили моё сознание. Я был слишком мал, чтобы выйти на улицу, и сравнить советскую реальность с мифом, – эта реальность сгинула ещё до того как мне исполнилось 8, – но её текст во мне остался, уцелел. И продолжает возвращать меня из метаний к идее глобального товарищества разных.
Я говорю это не для того, чтобы сделать комплимент советскому тексту, или обозначить свою идентичность, а для того, чтобы продемонстрировать на личном примере проблему, стоящую перед Украиной – проблему миллионов украинцев, не видящих себя на украинском радаре в результате политики Майдана.
5
Чтобы мультикультурность производила общность, а не россыпь обособившихся племенных гетто, цветную реальность должна сопровождать соответствующая политика объединения – проект, направленный на включение разных украинцев в национальное общее; акцент не на этнических стандартах, а на гражданстве, которое является единственным цивилизованным мерилом принадлежности человека к конкретному обществу.
Осознание общего гражданства, однако, не снимает внутренних противоречий. Таковые содержатся не только в этно-культурных отличиях проживающих в Украине социальных групп (языке, вере...), но также и в разном взгляде на историю, который не позволяет вовлечь всех украинских граждан в общий исторический нарратив. Если Донбасс видит в западенцах сотрудничество с нацистами, то западенец видит в Донбассе сталинские лагеря.
Прошлое нельзя изменить. Но можно изменить отношение к прошлому. Новая национальная идентичность будет привлекательной для всех групп украинцев тогда, когда, во-первых, освободит каждую из этих групп от исторической вины; во-вторых, обозначит событие незалежности в качестве точки обнуления и слияния в единое национальное тело; в-третьих, предложит инклюзивный национальный проект – горизонт, вмещающий в себя разных нас.
Фиксация на зверствах прошлого только способствует расколу, и утверждению в каждой из групп как вины, так и жажды возмездия… Не стоит передавать грехи родителей детям, и таким образом позволять прошлому диктовать будущее. Речь не о том, что всё нужно забыть. Прошлое должно быть изучено и оформлено в уроки для последующих поколений. В то же время, нет смысла постоянно ковыряться пальцем в ране, предотвращая её заживление.
Делая выводы из истории, нужно искать нарратив примирения; высматривать не только погромы и лагеря, а нечто, что мы можем использовать для построения взаимного завтра. К примеру, говоря о националистах, можно делать акцент не на их дружбе с нацистами, а на том, что в основе этого лежала историческая мечта украинского народа о собственной стране, и принцип “враг моего врага – мой друг”. Так же и в советском опыте можно увидеть не только сталинизм, но победу над фашизмом, освобождение Африки от колониального гнёта, освоение космоса, гуманистическую суть левых идей... Принять нашу историю во всей её сложности, со всеми ужасами и триумфами – вот путь выздоровления, и к миру.
6
Поскольку задачей национального проекта является объединение украинских граждан в социальный контракт, демиургам современной Украине предстоит сводить наличные в Украине тенденции в общий политический текст.
У националистов можно взять идеал незалежности, у либералов – движение в Европу, у левых – эгалитаризм, идеалы равенства и справедливости. В таком рисунке мне видится выход на сбалансированный национальный курс, в рамках которого разные элементы стимулируют, и одновременно сдерживают перекосы друг друга: вместо этнического национализма – политическая нация (украинец – это гражданин Украины), вместо неолиберальной евроинтеграции в качестве страны-унтерменша, включение в Европу на уровне гуманистических ценностей; вместо советского коллективизма – социальная демократия, как фундамент для всех дальнейших исторических дерзаний, и т.д.
В конечном итоге, мы не обязаны совпадать ни в чём, кроме желания жить под одной крышей, и, значит, в установке на эгалитаризм, на расширение эпитета “украинское”, на освоение этим эпитетом всего, что когда-либо соприкасалось с нами в потоке истории. Эта стратегия позволит создать платформу примирения разных; реализовывать региональные специфики в рамках единой политической субъектности; осознать и освоить колоссальный культурный ресурс, который у нас уже есть, и с помощью которого можно творить из Украины нечто большее, чем фольклорную хатку нищих людоедов на службе у мировых панов.