Лента пестрит перекладными. «Вот мы и в Вене...», «Наконец-то, добрались до Варшавы...». Десять миллионов человек были вынуждены покинуть Украину в результате российского вторжения. 10 миллионов брызг теперь поют одну на всех песню. И каждый сообщает реальность беглого человека: надежды, размазанные о бюрократию, и подмываемые неопределённостью.
Безотносительно обстоятельств, механика иммиграции универсальна. Поэтому во всех этих историях из ленты я узнаю себя. Лента стала зеркалом.
1
Из чрева поездов вываливаются мокрые люди – новорожденные с багажом. Их прибытие в точку назначения – не конец, а начало путешествия по лимбу.
Большинство знакомо с заграницей по отпускам, и потому бегут в рай, которого не существует. Иммиграция – это не all inclusive. Это – один из самых тяжёлых путей; социальное самоубийство, в процессе которого человек сходит с ума, и только после этого получает шанс ожить и обрести ясность. Большинство же так и остаются безумцами.
Впрочем, пока ещё не всех накрыло. Многие отвлечены хлопотами переправы, либо кое-как устроились в моменте, и переживают фазу «медового месяца», когда сирены кончились, вокруг всё новое, и солнце светит ярче прежнего солнца. Это – временно. И заряжаться этим нужно именно потому, что это временно.
2
Помните было такое выражение «колбасные иммигранты», которое произносится с интеллигентским пренебрежением? Так вот для психики колбасная иммиграция – это самый здоровый формат уплывания: человек хочет свалить и сваливает, поставив перед собой шкурную и практичную цель поскорее забыть родину, приземлиться в чужую сытость, и обрести там свою – без оглядки на овраги.
Признаюсь, я ещё ни разу не встречал иммигрантов, способных забыть и жить, не оглядываясь на свою колыбель, но именно среди «колбасных» встречаю больше всего тех, кто уцелел в жерновах чемоданщины. Что из себя представляют эти уцелевшие – другой вопрос… Но им не занимать умения цепляться, выгрызать, перешагивать через ближнего в места под солнцем. Их поры выделяют смазку. Они просачиваются в любые отверстия и проёмы.
Другое дело иммиграция вынужденная – когда не хотел уезжать, а пришлось. Теперь ты – ходячий по морю обрубок, который вполне себе может и выкусить разную всячину, но всё равно обречён жить с раной насильного разрыва, из которой время от времени сочится не лубрикант, а тоска.
Потому что не всё в этой жизни про колбасу, её ассортимент и качество. Не все мечты не всех людей про жир. Точнее понятие жира у всех своё, и не сводится к баблу или славе. Для кого-то жир – это мочь с Жекой, Надькой и Славиком дуть на картошку у костра. Для такого жира нужно чтобы все трое были рядом.
3
Главный удар, который получает иммигрант, попадая на тот свет – это выпад из родного общества, т.е. из сети социальных связей, которые складывались всю жизнь, и образуют твой мир, по проводам которого бегают важные токи.
Токи, которых больше нет. Как нет и того социального статуса, который раньше ты даже не замечал, встречаясь, знакомясь, устраиваясь на работу. Раньше всё просто происходило. А теперь превратилось в Голгофу. Ты уже не там, но и пока ещё не тут. Твоя общественная принадлежность обнулена. Ты – номер в очереди.
И вот они, значит, стоят, и моргают на центры для беженцев, не понимают, как жить на этих койках среди этих; почему куратор современного искусства должен стать баристой или пекарем. Те из иммигрантов, кто уже успел собрать урожай клубники в Польше, смотрят на таких моргателей с недоумением: «пан охуїв?».
Лучшие иммигранты получаются из социопатов. Выживет только толстокожий. Готовый стать никем. И быть никем годами. Жить ту часть иммиграции, о которой не принято рассказывать, чтобы «оставшиеся» не подумали, что у тебя не всё там лактирует мармеладом. Сожаления, неуспехи и бытовое говноедство прячутся под ковры. В их узорах блестит ДНК иммигранта – его слёзы.
4
Отношения между «уехавшими» и «оставшимися» – тоже про зеркало. И те и другие в чём-то завидуют друг другу, но никогда в этом не признаются, и будут убеждать себя в правильности своего выбора географии; стоять в испанском закате, и мечтать дунуть на картошку с Жекой под Конотопом, пока Жека вздыхает про испанские закаты, и думает, что Сашке повезло.
Иммигранты – это актёры в театре «Счастье»; нация ампутированных и претворяющихся. Одни пытаются изгнать акцент, другие его обрести, и ввернуть во время зума с другом детства в надежде, что тот подумает: «Жорик уже совсем американец», и расскажет про это другим одноклассникам Жорика.
За всё то время, что я деiнде, – а это, на минуточку, 13 лет, – я так и не встретил иммигранта, чья судьба показалась бы мне привлекательной. При этом, встретил я не только Зюзю с Брайтона, который наливает в стаканчик, заводит грустную песню про берёзки, и только после этого блюёт на дощатый Ukrainian Way у ресторана «Татьяна». Встречал я и тех, у кого получилось. И всё равно в них есть что-то от Зюзи – какой-то надлом, исковерканность, неполноценность. Разве что в отпуске на родину они начинают сообщать человека, а не символический обмен про то, какая тача куплена для гаража в недрах Западного Голливуда.
Проблема в том, что родина для них уже не дом. Отвыкли. Отрезались. Приросли к другой сиське. Теперь обречены болтаться между мирами, как распятие. Никто из них не стал и никогда не станет американцем, немцем, испанцем… Разве что их дети. А эти – нет. Первое поколение иммигрантов идёт на удобрение почвы. Даже когда их окружает множество новых людей, иммигранты остаются одинокими, и отчаянно изображают, что это не так, демонстрируя фасадный жир в соцсетях.
5
Не поймите меня не правильно. Ничего более значительного, чем иммиграция со мной не случилось. Никакой другой опыт не является для меня более важным. Но этот опыт – это не про то, чем он кажется тем, кто его не обрёл.
Иммиграция – это не про счастье. Это – про школу Фениксов. На её уроках ты узнаёшь мир, встречаешь себя, и учишься не умирать. Далеко не каждый способен всё это пережить, не превратившись в Зюзю с глазами собаки.
Всё зависит от человека и его обстоятельств. Судя убежавших, нельзя забывать, что каждый иммигрант – это человек, который выбрал сложный путь. Кривизна рожи у Зюзи связана с годами проползновений сквозь лопасти. Чего только не делает с «бывшим учёным» работа «на мувинге за кэш». Не потому, что падает корона, а потому что появляется эпитет «бывший». Эпитет, имеющий свойство распространяться и на другие слова, будь то «мечта», «человек» или «Я».
Впрочем, никто бы не играл в эту игру, если бы она была одним лишь распадом и тоской. Несмотря на то, что рая нет, а ад вполне себе бывает, он не является неизбежным, единственно возможным исходом иммиграции.
Я не случайно вспомнил о Фениксе: каждый из 10 миллионов брызг, все эти вынужденные осколки Украины, так или иначе обретут опыт и силу по итогам чужбины. Главное не потерять себя в этой мельнице судеб. Не забыть, кто ты, зачем и почему. Не стать незнакомцем в собственном зеркале.