Вдали от патрии легко быть патриотом. Над головой у тебя – не «кинжалы», а солнце. Вокруг – не блокпосты и солдаты, а пальмы и девушки на роликовых коньках. И будят тебя не сирены, а птицы. Всё это складывается в благоприятные условия для того, чтобы любить Родину. Удалённо. И так же удалённо требовать от «котиков» валить «русню». Абы мяукать пришлось не тебе.
Что из себя представляет «патриотическая диаспора»? За исключением беженцев, которые только сошли на берег из беды, это условная Марьяна. Она поставила на аву украинский флаг, время от времени съедает ритуальный борщ (в ресторане, которым владеют такие же пушинки одуванчика, уже порядком позабывшие вкус настоящего борща), постит об этом свою идентичность в сторис, и не собирается возвращаться на малую родину.
Тело сбежавшего, как молоко, патриота находится в США, Европе, и прочих географиях, переживание которых телом влияет на отношение к ним. Как и отсутствие телесного переживания дома влияет на твои «ампутированные» впечатления о нём – ту самую пенку, которую ты выдаёшь.
Вне дома, желание дома обостряется, и, в то же время, сам дом становится мягче. Калифорнийское солнце согревает твой внутренний Крещатик и любую прочую улицу первого поцелуя. Туда сразу летят попугаи. И ты ешь банан на ветру. А уж накинь на это зарубежную зарплату, и Украина тут же переезжает в амфитеатр черепа, где ты можешь обожать её бесконечно, идеально застывшей, навсегда молодой, раскрашенной любыми фантазиями, которые не нарушает ни железный свист кремлёвского снаряда, ни кликуша, вопрошающая: «чому не державною?».
Ужас, который вызывает в человеке снаряд и кликуша, является идеальной смазкой для рыночных соитий. В их процессе мы, – осколочные украинцы, – обнаруживаем в себе удивительную сговорчивость с капитализмом – готовность работать 10, 12, 15 часов к ряду, чтобы спастись от работы по нам. Об этом мы, однако, не напишем, и лучше повторим программное, мол, всякий «узкий» – орк.
В целом, мне кажется, диаспоре не стоит изображать синхронность с домом, в котором она не живёт. Повторять в унисон его звуки. Жевать один на всех вареник, и пьянеть от морального права заклинать.
Речь не о том, чтобы скрывать свои переживания и озабоченности. Речь о том, чтобы прекратить замещать свой опыт и положение театром карикатуры: знать, как себя вести, что говорить, читать, как оценивать то или иное событие, чтобы свои признали тебя своим, а не тобой как есть, без оговорок и кастраций.
Ясно, что уехавшие нуждаются в принадлежности, а оставшиеся – в единстве. Ясно и то, что в условиях войны далеко не у всех есть возможность заниматься чем-либо, кроме выживания – тем более критикой Родины.
В том числе поэтому диаспоре стоило бы прекратить перформанс Марьяны, которая щирее всех щуров в Берлине, и начать сообщать свою частную правду; пользоваться свободами и привилегиями, которые даёт иммигрантам положение их телесного отсутствия в чертогах государства «единых новостей»; говорить невозможное, расширяя ассортимент возможных высказываний.
В противном случае, нам остаётся эскапизм и ритуал – набор стандартов, пошлых фраз, и правильных движений в марше, где каждый напряжённо совпадает с ближним, чтобы никто не заподозрил, что у тебя есть своё мнение на некий счёт.
Хуже своего мнения – только любая форма удовольствия, которую ты переживаешь тут, пока они там, а ты… не мы!
На этом месте возникает зуд послать донат для ЗСУ. И виновато сёрбнуть под столом не фронтовую, а баварскую колбаску.