Интервью Анатолия Ульянова с кураторами украинского творческого агентства "Хазария" Константином Дорошенко и Евгением Минко.
***
– Что такое творческое агентство «Хазария»?
ДОРОШЕНКО: Правильнее всего определить «Хазарию» кураторской группой. Ее название – наша дань культурно-исторической справедливости. Ведь современная Украина является исторической и культурной наследницей не одной лишь Киевской Руси, но и существовавшей тысячу лет на нашей территории тюркской империи – Хазарского каганата. Как, впрочем, и половцев, и печенегов, и татарских ханств, наследовавших печенежский этнос.
МИНКО: «Хазария» – коллектив активных проводников идей актуальной культуры. Мы объединяем различные творческие силы для презентации актуальных по нашему мнению концепций. У нас нет плана по представлению определенного количества проектов в год. Мы мобилизуемся только тогда, когда у нас возникает внутренняя в этом необходимость.
– В чем заключается ваша политика?
МИНКО: Наша политика максимально субъективизирована. Это реализация наших собственных пожеланий относительно выставок, зрителями которых мы хотели бы стать, концертов, которые были бы интересны нам как слушателям, книг, которые мы бы с удовольствием прочли. В существующей в нашей стране культурной ситуации нам самим приходится прилагать максимум усилий, чтобы чем-то себя увлечь или озадачить в плане искусства. Это, кстати, свидетельствует не о специфичности наших вкусов, а об отсутствии среды для актуально мыслящего образованного человека. Мы достаточно агрессивно говорим о том, что нам нравится, а что считаем невыносимым и отжившим свое. «Хазария» провоцирует украинское общество на принятие или отторжение идей, которые ранее либо не принимались во внимание, либо обладают не устраивающим нас статусом, и мы сознательно занимаемся их реконтекстуализацией.
– Что за культурная диета питает ваш кураторский организм?
МИНКО: Мое видение современной культуры сформировано как образцами, скажем, общедоступного, массового искусства, так и какими-то явлениями с краев культурного ландшафта. Хотя такое распределение не совсем корректно – особенно учитывая то, как я люблю делать маргинальные явления широко известными. Моё питание – это коктейль из постструктуралистского корпуса и буддистских концепций, современной поп-музыки (вроде Niobe, Fennesz, Oval, Boredoms и Джейсона Форреста), формальных звуковых экспериментов, определенных направлений и фигур contemporary art и японских видеоигр.
ДОРОШЕНКО: Интерес к культуре, искусству, моде заложила в меня моя семья. Мои родители собрали для меня невероятную по советским временам библиотеку сказок каких только было возможно народов мира. Причудливая, порой абсурдная для европейца образность эскимосских, сенегальских, алтайских сказок и преданий, парадоксальная мудрость притч и анекдотов о Хадже Насреддине, томная роскошь «Тысячи и одной ночи» были интеллектуальной и духовной пищей моего детства. С кузиной – искусствоведом Натальей Смирновой – мы обошли все киевские музеи, тетушка – модельер Республиканского дома моделей Майя Смирнова брала меня на показы – редкостное для СССР зрелище. С этого началось. В юности я открыл для себя оперу, которая до сих пор остается для меня наиболее захватывающим из искусств. Уверяю – маркиза де Сад (в переводах Карабутенко, разумеется) лучше всего читать под «Дон Жуана» Моцарта. В симфонической музыке меня неизменно вдохновляют Гендель, Стравинский, Прокофьев и Шостакович. Не обошлось без увлечения панк-музыкой: Нина Хаген и сестричка Вика до сих пор порой поднимают мне настроение. Сформировавшая меня итература: Генри Миллер, Шопенгауэр, Андрэ Жид, Жорж Батай, Бодрийяр, Жан Жене. Любимым писателем назову Георгия Гюрджиева. Перечитывая его «Рассказы Вельзевула своему внуку» неизменно ощущаю себя счастливее. Кино смотрю мало. Из любимого – «Медея» Пьера Паоло Пазолини и «Звездные войны».
МИНКО: Но вообще, главный питательный элемент «Хазарии» – это наша коммуникация внутри группы, живое общение, обмен мыслями и комментариями. Это и приводит к появлению воплощаемых нами идей.
– Как вы оцениваете украинский культурный ландшафт?
ДОРОШЕНКО: Думаю, здесь всё только начинается. Актуальная культура только начинает быть видимой и социально востребованной.
МИНКО: Наша деятельность всегда направлена на социальную легитимизацию каких-то явлений и людей, и потому мы серьезно подходим к вопросам паблисити. К сожалению, очень часто нам приходится неприятно удивляться закрытости участников культурного процесса, настырному их стремлению скрыть свое существование и деятельность от потенциальных потребителей. Иногда эти тенденции проявляются даже в агрессивной форме.
ДОРОШЕНКО: Проблема очень многих представителей здешней культуры – визуального искусства, экспериментальной музыки, книгоиздательства – в их подсознательной неуверенности в себе. От отсутствия реального отклика общества на их творчество эти люди становятся склонны к снобизму, герметичны, бескомпромиссны и упрямы в своей замкнутости. Их нелегко переориентировать с маргинализирующих стратегий на большую открытость. Но этот переход неизбежен – иначе они останутся нужными только сами себе.
– Как балансировать между искусством и рынком?
МИНКО: Сразу хочу отметить, что образ художника-маргинала, обиженного на мир за непонимание своего искусства, у современного здравомыслящего человека вызывает только легкое пренебрежение и желание отмахнуться от такого неумелого страдальца. Это неактуальная, архаичная позиция. Откровенно говоря, простая беспомощность и идиотство. У нас нет никаких предубеждений относительно маркетинговых инструментов и маркетинговых шкал ценностей, применяемых относительно искусства. Я твердо уверен, что успешное рыночное продвижение новаторских, радикальных идей – умение, которым современный артист просто обязан владеть. Но сегодня этот самый artist – это не производитель, а оператор. Не художник, музыкант, или писатель, а куратор, продюсер. Деятельность современной творческой единицы – это манипуляция объектами и идеями для достижения определенного результата, и роль оригинального автора произведения (который и без того, как известно, мертв) сводится к минимуму. Куратору даже чисто технологически легче включить в многовекторную систему своей деятельности работу с рынком – по сравнению с художником, он обладает большим объемом информации об объекте в организованном контексте, отчетливее видит сформировавшуюся вокруг объекта мифологическую среду. И потому лучше понимает, как можно наиболее выгодно этот объект преподнести.
– Почему признаком авангардного произведения является эмоция отвращения?
МИНКО: С радостью могу констатировать, Анатолий, что подобные методы аттестации творческих полотен остались в прошлом. Написанные экскрементами картины, к примеру, сейчас считаются самым что ни на есть мэйнстримом. Такие вот незатейливые провокационные механизмы, используемые при создании произведения искусства – это как раз та стратегия, которая переживает сейчас свое акме, в том числе и в смысле увлеченного внимания масс. Разве что совсем простецкие глянцевые журналы не украшают свои страницы видами расчлененных тел, сценами скотоложства и копрофагии, предпочитая им унылых поп-звезд и старлеток. И, по-моему, такие вот произведения сейчас – именно то, что нужно массовому потребителю искусства; объекты, на которые он даже в каком-то смысле обязан обращать внимание и реагировать. Потому всякие раздражающие произведения искусства не стоит назвать авангардом – в них нет никакого революционного пафоса, это чистой воды ответ на существующий спрос, пожелания современного потребителя культуры.
ДОРОШЕНКО: Я вообще считаю употребление термина «авангард» сегодня неуместным. Его попросту нет. Эксперименты в области формы, равно как и степеней уродства нынче – признак скорее ученичества, аматорства, а не искусства. Есть искусство актуальное, а есть – традиционное, есть профессиональное, и есть – аматорское. Обывателя может раздражать что-то «противное», меня раздражает – интеллектуальная беспомощность, неоправданный пафос, безвкусица. Это для меня уродливо. Радикализм же находится в плоскости идей, умение художника чувствовать тенденцию современности. Она позитивна, и это чувствуют остро воспринимающие художники: обратите внимание на финал второй части «Убить Билла» Тарантино. Сейчас неактуально стесняться красоты, старомодно любоваться уродством.
– На какие культурные институции в Украине стоит обратить внимание?
МИНКО: Я бы советовал пока не ориентироваться на сложившиеся репутации украинских культурных институций, и вырабатывать лояльность к какой-либо из них. Стоящие эффектные и продуманные проекты достаточно редки, и о них обычно очень легко узнать. Ординарная же деятельность отечественных институций меня не возбуждает. Они, в большинстве случаев, или обсасывают и так обглоданных до костей художников, или работают с заказными западными проектами, ну или демонстрируют откровенный трэш различного происхождения. Право же, мне очень не хочется это списывать на какую-то мифическую атмосферу украинской столицы. Я пребываю в некотором недоумении относительно осмысленности деятельности наших арт-менеджеров. Даже не знаю, что с ними можно сделать. Произвести массовую конверсию в производственную сферу? Показателен такой пример. Брэнд Comme Des Garcons устраивает в своих бутиках концерты экспериментальных электронных проектов, тогда как киевские клубы в абсолютном большинстве этого себе не позволяют. То есть, магазин одежды может быть намного более адекватен существующей культурной среде, чем профильное заведение. Дело в людях, которые культурным местом руководят, или сотрудничают с ним. В том, чем они на самом деле живут, о чем размышляют. Воплотить же интересные идеи можно где угодно, в самых неожиданных местах.
ДОРОШЕНКО: Я порекомендую больше ездить по миру и впитывать современное искусство во всех его проявлениях всюду, где оно есть: на Биеннале в Венеции, в Уяздовском замке в Польше, на нойз-фестивалях в Прибалтике и Германии, на Биеннале в Пекине или фестивале «Пхеньянская весна». Мир современной культуры очень разнообразен! А что до Киева – лично мне нравятся Центр современного искусства при НаУКМА, галерея «Ра», кнайп-клуб «Купидон», некоторые акции в бабуин-кафе «Квартира» и галерее «Арт-Блюз».
– Могли бы вы назвать несколько поразивших вас произведений?
МИНКО: Меня поражает не какое-то отдельно взятое действие, а жизнь как один сплошной творческий акт. Часто биография художника имеет для меня даже большее значение, чем созданные им произведения. На разных этапах глубоко очаровавшими меня персонажами были Уайльд, Уорхол, Мисима, Бойс, ЛаВей и другие. Между этими фигурами есть определенная связь – всё это умелые манипуляторы общественным мнением. Наверное, красивая игра с клише общественного сознания, с доксой, и является постоянно поражающим меня актом.
– Возможно ли соитие искусства и политики?
ДОРОШЕНКО: Искусство связано с миром идей, оно является носителем того или иного идеологического, мировоззренческого высказывания. Оно существует только во взаимодействии с потребителем – то есть социумом. Отголоски политической полемики своего времени мы встретим во множестве шедевров мирового искусства – «Божественной комедии» Данте, «Героической симфонии» Бетховена, творчестве гуру экспериментальной электронной музыки Muslim Gauze. Но прямолинейное «соитие» искусства с политикой – нежизнеспособно. Искусство, как творческий акт художника, получает отклик в душе, в бессознательном, а не только в интеллекте и эмоциях потребителя, и остается в истории только тогда, когда оно непосредственно и талантливо. Однако, редкие случаи поддержки искусства без попыток его цензурировать и «направлять» делают честь политикам. Как говорила Фани Раневская, «талант – как прыщ, может выскочить на ком угодно». Так, знаменитый политический интриган и колониалист Уинстон Черчилль был настолько тонким литератором, что за свои мемуары удостоился Нобелевской премии по литературе. Главное: я против морализаторства и против того, чтобы смешивать личность художника, его политическую позицию и его творчество. Политик и художник – это разные вещи, разные высказывания, даже если исходят от одного человека. Иногда же сама политика плодит произведения искусства.
– Каким вам представляется современный потребитель актуального искусства?
МИНКО: Это потребитель не только актуального искусства, но общественных процессов в самом широком смысле. Он должен быть максимально открыт новой информации, неожиданным взглядам, но в то же время обладать изрядной толикой цинизма. Такой вот сложный персонаж.
ДОРОШЕНКО: Цинизм не обязателен. Главное – открытость и стремление не быть невежественным. Согласен с Буддизмом: мать всех грехов – невежество.
– Как вы относитесь к моде на то или иное искусство?
ДОРОШЕНКО, МИНКО: Очень хорошо относимся, как и к моде вообще. Мода – хорошее развлечение, искусственно созданный катализатор изменений в жизни. А также забавное испытание для производителя искусства.