Based in Sydney, Australia, Foundry is a blog by Rebecca Thao. Her posts explore modern architecture through photos and quotes by influential architects, engineers, and artists.

Гонзо с клубничных полей

Особую симпатию в порно вызывает честность. Нет-нет, не честность секса. Секс в порно гротескный и фальшивый. Речь о другом. Словно суровая мамка, общество вопит о морали и нравственности. Романтики теребят слово любовь. Священники теребят Бога. В этом заключается ложь общественной жизни – социм призывает к тому, чему сам не в состоянии следовать. Он уповает на нравственную утопию, где обитают люди возвышенных чувств и духовных устремлений. В действительности же каждый из них таит в себе сочный «Наполеон» сексуальных фантазий. И все они отражаются в порно. Порнография – это о каждом. Не только в похотливых либертинах, но также священниках, балеринах, милиционерах и детях. В начале лета стало известно, что Александр Шапиро снимает новый фильм под названием «Беспорно». Его сюжет прост как мокрые сны подростка – школьники решили снять порно-фильм. А дальше деньги, машины, самолёты, секс и милиция.

И вот я спускаюсь в один из подвалов в центре Киева. Над входом табличка – «Недільна Школа Закону Божого», чуть ниже – иконка с Иисусом Христом. В помещении, где по воскресеньям собирается добропорядочная православная паства, повсюду валяются доллары, медицинские катетеры, капельницы, одноразовые стаканчики и кучи тряпья: сумки, пакеты, платья и башмаки. Тут же в кремовых креслах свернулись калачами парни в солнечных очках. Их бледные лица закутаны в капюшоны, и в этом своём спокойствии они кажутся усопшими. В одной из комнат – полуобнажённые женщины с визгливым макияжем, и красномордые мужланы с гнилыми зубами. Пахнет кофе, сигаретами и потом.

Из-за двери в помещение, где происходит съемка, доносится крик: «Представь, если бы Микки Маус делал то же, что и Гитлер!». И следом: «Тату зачали на зоне!». Хохот.

Со съемочной площадки выходит гигантская женщина с уставшими глазами. Её щедрое тело облачено в дешевые чулки на подвязках. Женщина похожа не то на раздетую продавщицу из гастронома, не то на вселенскую мать. Она – это сияние Пролетарского Бога, макароны и пельмени, пшеница и комбайн. Она – сама Земля.

«Здравствуй, мальчик!», – говорит мне смуглая мужская голова с остекленевшими глазами и серым, будто смазанным слякотью, зубом. «Гитлер был неправ, потому что хотел убить всех славян. Но ты белый, тебе можно носить свастику. Меня зовут Марио, я звукорежиссер». Мы пожимаем руки. «Идёт война, парень, – говорит Марио. – Четвёртая мировая война. Это война религий. А нас, белых, осталось всего 2% на Земле. Знаешь, что нужно сейчас миру? Миру нужны герои! Настоящие герои. Такие, как люди, снимающие этот фильм. Мы поднимаем дух народа. Знаешь, почему Beatles великая группа? Не только потому, что они делали гениальную музыку. Это была четвёрка обычных ливерпульских парней, которые просто собрались поиграть. После них любой британский работяга мог взять гитару и решиться просто поиграть. Вот какие герои нужны миру».

Я пробираюсь на съемочную площадку, и вижу парня, обёрнутого в плед.

– Так, начинаем!

Из пледа вываливается огромный хуй. Такие, как мне раньше казалось, бывают только в мифах Древней Греции. Это не просто хуй, но бог хуёв – жезл войны и посох мира, Бурая головка и набухшие, готовые вот-вот лопнуть вены этого жеребца кажутся мне галлюцинацией. Повсеместные изображения Иисуса тоже в изумлении. Им, как и мне, не верится, что это правда жизни. Хотя кто, как не иконы, обязаны верить?

– Да это муляж, не ссы, – смеется проходящая мимо девушка. – Из Москвы.

Я тут же представил себе взволнованные глаза украинских таможенников. Мною овладевают фантазии об оплодотворении этим членом каменного Сфинкса. Вот ведь и правда, что хуй – зачаровывает. Тем более такой богоподобный.

Приходят актрисы и операторы. Всех посторонних просят удалиться с площадки, мол, актёры неопытные и всё ещё смущаются. Я выхожу за дверь и натыкаюсь на Марио. Мы поднимаемся по лестнице из подвала, и закуриваем свои папиросы.

– Не парься, - говорит, - ничего особенного там всё равно не увидишь. Они ведь и не вставляют по-настоящему. Это, в конце концов, художественный фильм, и все работают, увы, в трусах.

Решаю поинтересоваться у Марио о причине его стеклянных глаз.

– Слушай, Марио. Я смотрю в твои глаза, и мне всё время чешется спросить – какие наркотики правят бал в украинском независимом кино?

Марио поднимает указательный палец:

– Главный наркотик украинского независимого кино – это воздух! Потому что воздух всегда опьяняет тем, что его можно продать.

Серый клык Марио хохочет и хрипит.

– Может ли образ огромного члена вдохнуть веру в обычных работяг, как это некогда сделали Beatles?

– Большой член, - и здесь голос Марио становится печальным, – это большая трагедия для мужчин.

– Это ужас! – доносится вопль из соседней комнаты.

Марио продолжает:

– Разве трагедия может вдохновлять?

К съемочной площадке направляется девушка, раскрывшая мне тайну члена.

– Так, мы собираемся отмачивать муляж. Запомни, мальчик – когда член отмачивается от тела, то становится реквизитом.

Я следую за ней к актёру-членоносцу. Его зовут Евгений Купоносов, а персонажа его – Жук. Женя взбирается на стол, девушка принимается отмачивать ему муляж, а мы тем временем ведём беседу.

– Женя, признайся, не чувствуешь ли ты сожаление, лишаясь гигантского члена? Твой собственный ведь явно поменьше. Не грустно?

– Да я уже как-то привык с ним расставаться. Такой размер не может вдохновлять. Ну и вообще – не в размере же дело, а в том, как ты им пользуешься. Я ношу этот здоровенный муляж и понимаю, что главное – человек.

– Испытывал ли ты религиозные переживания, когда впервые нацепил эту детину?

– Нет, только боль – мне прикалывали его булавками к лобковым волосам.

Женю уводят. Встречаю директора по актёрам.

– Наши наркотики – это яичные желтки, – говорит он. – Главный герой нашего фильма – хуй, и, уверяю, он живёт желтком. В конце фильма он победоносно остается при шикарном кабриолете.

– Постойте, мы говорим про хуй как хуй, или хуй как человека?

– Мы говорим про хуй как хуй.

– Что за слова? – возмущается Марио. – Хуй – это татарское слово. Правильнее будет сказать фаллос.

– И всё таки Хуй! – огрызается директор по актёрам. – Я ещё вот что подумал – хуй не имеет тела, но душа у хуя есть. Кроме того, наш хуй – это звезда. Звезда орально-генитального кинематографа. Как в Германии.

– Пускай уж лучше гоголевский нос, – бурчит Марио.

– Однако стал ли хуй персонажем массовой культуры, как Гитлер, Иисус или Майклу Джексон? – вклиниваюсь я.

– Ни в коем случае! – кричит Марио, - Он панк. Чистый панк. Чистый, как гнилушка!

– А вообще здорово, что вы снимаете в духовном месте. Церковно-приходская школа и порнография – это интересный союз.

– Да, мы тут как демоны в святом месте, – щурится Марио, изображая демона в святом месте. – Даже батюшка один у нас снялся, в сцене «Фабрика», где, кроме прочего, снималось аж сорок женщин.

– Вожделел ли батюшка?

– Не знаю, ряса всё скрывает...

– Мне кажется, батюшка вожделел по–своему, чисто. Я думаю, что он просто хотел сняться в кино и согласился на роль, не зная, в каком проекте принимает участие.

– Да знал он все! – говорит проходящий мимо громила. – За годы нашей работы тут батюшка видел такое, от чего его разум не раз мутнел. Почище сорока голых женщин тут было. Не будем вдаваться в подробности, но, поверь, он испытывал не только противоречивые чувства, но и попросту не мог справиться с осознанием сути и плоти, сущности бытия и его несостыковки с принятым мировоззрением.

Марио отводит меня от громилы и подводит к камере.

– Вот, – говорит, – кормилица украинского народа. Настоящая, а не та, что я видел в Полтаве. В Полтаве слова «кормилица украинского народа» написаны на памятнике реальной свиньи у Академии Аграриев. Мне это не нравится. Фу! Нет, ну ты прикинь? Стоит бронзовый хряк, а под ним написано – кормилица украинского народа. Свинья ведь поедает человека, бля. Она – враг.

Наконец-то съемки всех сцен закончены, и я прошу отвести меня к Шапиро. Марио соглашается, но, наклонившись к моему уху, говорит:

– Только ты поаккуратней с вопросами. Пожалей капитана. Капитан устал. Точнее, даже не устал. После таких плотных съемок он обычно эмоционально насыщенный. В разных местах мы снимаем. Думаешь, нас везде встречают с хлебом-солью? А вообще поступай как знаешь. Ваше поколение не должно смиряться ни с чем. Вы обладаете поразительной, просто невероятной способностью вычленять из себя ядерную энергию. Я бы даже сказал, духовной радиацией обладаете вы. Она облучает, заряжает творческих людей.

На прощанье Марио становится совсем меланхоличным и говорит едва слышно:

– Чем больше человек занимается творчеством, тем интереснее всем нам становится жить. Творчество – это смерть опыта.

Благо, проблем не возникает, и мне удается оторвать Шапиро от мониторов с отснятым материалом. Он отводит меня куда-то в угол, садит на стул и, внезапно, обволакивается облаком сизого дыма.

– Говоря о твоём новом фильме «Беспорно», что стоит выделить в первую очередь?

– Мне хочется добиться максимального контраста формы и содержания. Чтобы каждый знак не попал в свою лунку. Чтобы порно не попало в свою лунку. Чтобы лирика не попала в свою лунку. Чтобы все знаки, сфабрикованные современной культурой, находили новые места.

– Чувствуешь ли ты, что украинское общество не приемлет порно?

– Да нет, нет. К порно прослеживается такое же равнодушие, как и к другим фактам культуры.

– Стало ли порно частью массовой культуры?

– Сейчас всё стало частью массовой культуры. Массовая культура поглотила и подчинила абсолютно все моменты познания жизни, себя и культуры.

– На любую работу влияет пространство, в котором эта работа происходит. Как тебе работается в контексте церковно-приходской школы?

– Это нормальные синтезы. Они нормально конвертируются в актуальные знаки культуры и какие-то дюшановские артефакты на заре модернистской эры. Синтезы стали более сложными, но это не вызывает ощущение какого-то эпатажа, ужаса, восторга. Это просто ход вещей. Сосуществование таких сложных понятий, как порно и церковно-приходская школа вдруг, обрело какой-то один тонус. Культура, по сути, декадансный процесс, который всегда исполнял убыточную функцию. Наконец-то этот процесс свершил последнюю модель капитализма, когда тело стало не просто знаком, не просто стоимостью, но и вовсе потеряло интерес.

– Нет ли лицемерия в том, что наше общество пропагандирует мораль, и запрещает то, чего подспудно желает?

– Здесь уже не срабатывает вопрос запрета, а скорее вопрос неправильной реакции. Увидеть обнаженное тело и порно означает теперь неправильно на него отреагировать. Речь больше не идёт о преодолении морали. Мораль растворена настолько, что, по сути, прозрачна и неуловима.

– Какую зрительскую реакцию ты ждешь со своим новым фильмом?

– Я сейчас специфически переживаю ситуацию собственной художественной активности. После определенного количества больших и малых побед и разочарований я со всё более убывающим интересом отношусь к тому, что называется «резонанс вокруг продукта», хотя уверен, что зритель для меня остаётся актуальным.

– На какого зрителя рассчитано это кино?

– Впервые мне сложно ответить на этот вопрос. Это не обывательское кино, но оно и не элитарное. Оно просто опустошено. Этим и ценно. Думаю, что мой новый фильм для людей, которые любят пребывать в эстетическом одиночестве.

– Как ты вообще оцениваешь украинскую кинематографическую среду?

– Я непозволительно от неё обособился.

Революция извращений

Первый Слэм