Я никогда не видел этих людей на улицах. На бульварах и площадях, в скверах и парках, в общественном транспорте – я никогда не видел этих людей. Где бы не творилась жизнь, чего бы не случалось поблизости – мне не доводилось видеть этих людей. Они не восхищались аппаратами и не видели угрозы в насекомых. Искусство становилось зарёй, но даже тогда этих людей не было рядом. Им неведомо любовное настроение и они никогда не погружались плотью в плоть. Там, где рождается свобода, этих людей не бывает. И, всё же, они существуют; это бесспорно. Бродят угрюмо, свесив серые головы, шипят о национальной идее и необходимости её чтить. С какой стати, господа? С каких это пор искусство обязалось снабжать лаской прогнившие черепа отцов? Почему мы должны держать нашу урину подальше от церковных алтарей, государства и братского стада? Почему бы нам не помочиться на святыни? Иконы всегда была куском испачканной древесины. Уж лучше пусть растут деревья, чем иконы. Нет у нас к святости ни терпения, ни любви. Идея нации немыслима для свободного человека. Там, где есть искусство, нет нации – есть лишь поэты и мечтатели, птицы и океаны.
Что же за зверь националист? В нём плещется жалкое чувство страха утратить связь с массой – свой народ, свой язык, свою культуру и страну. Однако давайте же спросим себя: если подлинное можно низвергнуть, имеет ли место быть подлинное? Существует ли оно вообще? Должен ли бог бояться богохульства, или сакральному нет дела до писков мирской твари? Всё, что можно низвергнуть – заслуживает низвержения. Народ, нация, страна – не исключение.
Несмотря на то, что вера в стаю является дефектом, националисты провозглашают себя элитой нации и авангардом культуры. Впрочем, как и не перестают быть политическими игрушками в руках тех или иных государей и партий. В 2004-м году (во время Оранжевой Революции) мы увидели их политическое порно, массовую содомию, тотальный минет – в первых рядах там были именно они, – простые и кучкующиеся, национально сознательные куклы.
«Вы говорите по-русски. Могли бы и извиниться», – шевелила в мой адрес губами писательница Наталка Белоцерковец. Я никогда не целовал эти губы. «Вы говорите по-русски и это мне неприятно», – вторил ей кто-то из толпы. Я никогда не целовал толпу. «Вы иностранец? Почему вы говорите на чужом языке в нашей стране?», – спрашивал меня академик в эфире «Первого Канала». И он ушел без поцелуя.
Я не стремлюсь в постели к мертвецам, и не нуждаюсь в национальном флаге. Мне хочется жить и творить, вот и всё.
Разговоры о нации вредоносны. Они отвлекают людей от секса и молодости, искусства и поэзии. Именно поэтому перед нами стоит задача гадить на все флаги и национальные идеи – к чёрту хохлов, жидов, москалей, и прочие унизительные ярлыки. К чёрту прошлое и «ценности наших отцов». К чёрту всё, во что верит толпа. Ценность молодости – в поцелуях. Её язык – это любовь. А любовь не имеет национальности. Она говорит на универсальном языке сердца. Все сердца мира одинаковы. А остальное – фэнтези для злобных гномов.
Национальность – это изъян. Герой Украины – тот, кто сожжёт национальный символ; откажется быть украинцем и, наконец-то, назовёт себя человеком.