Юная школьница-гермафродит лежит в постели с плюшевым богом: утомлённая, раскрасневшаяся, укрытая поцелуями. Мальчики вылизывают друг друга в туалете ночного клуба. Старухи сосутся в метро, прежде чем кончить, и умереть... Подобные видения вызывают в нашем обществе вой негодующих сирен. Мы тут же видим тьму попов и вздымающиеся к небесам вилы и кресты. А ведь вздыматься могли бы только члены и тюльпаны. Секс не бывает злом. От чего же гудит роптание? И вот перед нами Паша. Ему всего 20, и он обрушивается с обвинениями на трансгендеров и лесбиянок: «Отвратительно! Аморально! Вы подрываете основы традиционной семьи! Пропагандируете разврат и бездуховность! Бесы!».
Ещё два года назад я бы сказал, что Паша является угрюмым дикарём, проспавшим миг, когда мир изменился; виной всему – консервативные ценности, которые мы волочим за собой сквозь века, словно скисший труп любимой бабки. Однако сегодня мне хотелось бы взглянуть на консерватора сострадательно. Ведь он не только агент мракобесия, но и его изнурённая жертва. Примитивное уродство его взглядов не является изначальным. Оно – рукотворно. Общество, терзающее нас, терзает и само себя. У тебя с ним – общая рана.
Мы привыкли говорить о могуществе Традиции в сфере промывки мозгов, но не стоит забывать, что современность, наш прекрасный Содом, тоже борется за место под солнцем, и всячески бросается на общественные умы. За нас не прекращается война идеологий. Быть убеждённым сторонником какой-либо из них становится всё менее возможным. Консерватизм Паши не является непреодолимым, намертво укоренившимся в его сознании. Консерваторы живут в тех же городах, и ходят по тем же улицам, что и мы. Можно построить ещё тысячу церквей, но современный полис остаётся неизменно соблазнительным в этом своём разврате неоновых вывесок и коротких юбок.
От чего же тогда Паша продолжает чревовещать блажь своих предков, и обвинять лесбиянок в бездуховности? Что может вызвать в современном человеке столь острую озабоченность традиционными ценностями?
Вообразим Пашу, который очутился всего в метре от оргии гномов. Взволнованный, он наблюдает вязь их губ, и видит как руки скользят по горящим телам. Отёки гениталий, пар, а из него шепчет русалка: «Иди к нам». Паша распят этим внезапным приглашеньем. У него ведь семья, и работа, друзья, мама с папой вернулись из церкви. Он, может, и хотел бы слиться с клубнем гномов, но это его желание натыкается на миллионы «но» и «нельзя». Позволь он себе страсть, и традиционный мир с треском обрушится на него. Паша-то кончит, но это навсегда станет его тайной, поводом для мучительного стыда. Стоит ему признаться, и его вселенная отвернётся от него. Не потому, что её обитатели так уж верят в Традицию, но потому, что они тоже хотят кончить, и не прощают свободу ближнего.
Удовольствие – это кинжал в сердца, смирившиеся с несвободой. Все консервативные отношения строятся вокруг молчаливого страдания вместе. Отказаться от страданий – значит, предать страждущих. Рабы не любят тех, кто рвёт оковы. Чужое освобождение подчёркивает убожество их положения. Отсюда и происходит Пашин крик о духовных скрепах и лесбиянках. Он ненавидит то, что желает, но не решается взять. Остаётся лишь тлеть и визжать о морали.
О, порнографы и развратники, не сдавайтесь! Желание всегда найдёт дорогу к свободе. Продолжая совращать консерватора возможностью бесконечного удовольствия, мы приближаем воплощение его запретной мечты. Однажды цепь треснет. И не будет больше ни церквей, ни богов – лишь луг, цветы, и хоровод голых людей. Под флагом похоти, безбожия, разврата – Паша зацветёт.