Безотносительно любви и дружбы, всего прожитого напополам пути и едва не телепатической связи, которая существует между нами, Машарова олицетворяет для меня красоту и ужас природы. Её влияние на меня колоссально, хотя я и пытаюсь отмежеваться от неё, дабы не сгинуть в этой звёздной мгле. В моём сознании Машарова находится за пределами мужчин и женщин. Если со всеми прочими людьми меня связывает нечто понятное и конкретное, – искусство, страсть, случайность, – то с Машаровой – Всё и Ничто. Характер наших отношений постоянно ускользает от моего понимания. Уверен лишь, что это не милый пикник с бутербродами; не брак, и не роман, но сама Бездна здесь и сейчас.
О, как же обманчив этот её кавайный облик! Стоящая за ним реальность обнажается лишь в её взгляде, – фотографиях, от которых мне становится не по себе. Я не люблю их. Любить можно кошек, цветы и все те прочие беспечные сюжеты, которыми так увлечено отворачивающееся от вечной ночи большинство. Кадры Машаровой пленят и душат миллионом чёрных лап. Я восторгаюсь их красотой примерно так, как восторгается тот, кто очутился в паутине, и уже получил инъекцию от паука – так и вишу теперь, таращусь в предсмертном опьянении.
Мужчина не способен нырнуть на дно темноты. Его история – это тысячелетия паники перед подземным царством. Мужское искусство обречено на трусость, – земное и безопасное, оно всегда карабкается к солнцу. Женщины, напротив, – из хтони вышли, к хтони же и устремляются. В них будто пляшет лунный демон.
Пара металлических лун смотрят из прорезей в детском черепе. Машарова снимает мглой. Фотографируя меня, впрочем, размякает, становится любящей, как если снова человек. Стоит ей отвести взгляд, посмотреть на всё прочее – тут же возникает эта жуткая сова; поэт, сидящий на ветвях Ничто.
Я боюсь оказаться в мгновении, когда Машарова посмотрит на меня этим своим иным взглядом. Холодный и острый, как нож он изничтожает покой, вскрывает реальное за видимым, подлинное за напускным. Даже фото подснежника, и то, в её случае, будет сопутствовать загробный ветер.
Меж тем, её искусству чуждо уныние. Оно не депрессивно. Это не мрачный взгляд, но взгляд с учётом мрака. Смерть служит ей спутником, способом утверждать жизнь, делиться своим очарованием по её поводу. Наиболее ценные её кадры – те, что расправляются с иллюзией подконтрольного и упорядоченного бытия; иллюзией, что свет способен раз и навсегда рассеять тьму.