В эти самые минуты Америка линчует фотографа Энн Лейбовиц и журнал Vogue, в февральском номере которого была опубликованы её фото, «прославляющие тех, кто первыми откликнулся на вызовы урагана Сэнди». Модели в платьях от Ralph Lauren, Donna Karan и Marc Jacobs позируют в зоне бедствия на фоне пожарных, солдат и врачей. Это возмутило тех, кто считает, что эксплуатировать трагедию – «плохо». «Вот что происходит, когда Анна Винтур испытывает эмоции?» – язвит State. Из интернет-форумов то и дело доносятся визги: «Безвкусица!» и «Кошмар!». Меж тем, комментарии Vogue к фотографиям Лейбовиц веселы и провокационны, как настоящая литература: «“Мы запрыгнули в катер”, говорит парамедик Джейсон Верспур, “и эвакуировали человек 30-40, пока сами не эвакуировались. Мы провели ночь на мосту, а после отправились с Национальной Гвардией помогать пациентам”. На Иман: камзол от Narciso Rodriguez и юбка-карандаш…». Разве это не прекрасно?
Когда речь заходит об этике, пожертвования фэшн-индустрии жертвам урагана уходят на второй план. Тут же упускается и то обстоятельство, что в photo-story Лейбовиц приняли участие и рассказали свои истории реальные участники спасательных операций. Спрашивается, что более отвратительно – эксплуатация трагедии или морализм, которым ни накормить, ни подтереться невозможно? Какой толк жертвам Сэнди от добропорядочной болтовни? А вот пожарным, живущим в адском стрессе, полезно погулять под ручку с Karlie Kloss и Chanel Iman.
Да, конечно, предоставить героям возможность выговориться и пройтись в кадре с красивыми женщинами не было главным мотивом Vogue. В конце концов, задача фэшн-индустрии – продавать, используя все, что «здесь и сейчас». Ну и что? Где тут реальный повод для морализаторства? Случился ураган. Город приходит в себя. Пекарь печёт хлеб. Почтальон разносит письма. Одни шьют одежду. Другие её продают. Жизнь происходит. И лишь в безумии морали терзаем мы себя виной за то, что продолжаем жить.
Ну и вообще: что это за выражение такое – «эксплуатация трагедии»? Не всякое ли фото, на котором запечатлён живой человек, со всеми его страхами и страданиями, является эксплуатацией? Мы все, так или иначе, эксплуатируем реальность. Можно сказать, преломляем её в себе, своих интересах и потребностях, но тогда это уже не будет звучать так страшно, как ЭКСПЛУАТАЦИЯ, и моралист заскучает.
В чём ценность затянувшейся скорби? Должно ли рыдать солнце, когда кто-то умирает? Что лучше: быть собой (например, модой), или изображать доброго человека (врать)? Вот вопросы, которыми действительно следовало бы задаваться долгими зимними вечерами.