Художник Павленский отрезал мочку уха, размышляя о карательной психиатрии российского ада. И само это обрезание, и аплодисменты по его поводу содержат в себе характерный для христианской культуры фетиш жертвы. Несвобода в этой истории – муза. Между строк данной акции прячется влечение к кнуту. Так сразу и не понять, чем отличается путинский режим от тех его противников, которые истязают себя, приветствуя протестное самобичевание. Вместо отрезанной головы царя всё заканчивается отрезанной мочкой оппозиционера.
«Крови, ещё крови!». Русские вампиры – бездонны. Цари, жандармы и рабы сливаются в национальном желании мучаться вместе. Чувства вины и грязи, сопутствующие христианство, требуют страдания, ведь страдание прощает и очищает. Страдать – похвально. Это плата за грех. В боли и муках раб божий находит разрядку за своё несовершенство. В терпении – мужество.
Быть свободным в этом кошмаре значит мочь наказать себя самостоятельно. Само же наказание остаётся незыблемым. Оно – обязательно. Вопрос лишь в том, кто его осуществит. Это и есть механика власти в подземном царстве. Та механика, которую Павленский стремится обнажить, веруя, что, став нагой, она ужаснет теремков и пробудит в их деревянных сердцах мятеж. Как если что-либо ещё неочевидно, и россияне не понимают, что сидят на привязи в клетке.
Современная либеральная оппозиция в России, как и предшествовавшее ей диссидентское движение, оказывается клубом мазохистов. Её борьба носит символический, церемониальный характер, и сводится к прибитой к асфальту мошонке. Иной катарсис кажется невозможным, и всё, что остаётся мятежникам, проклявшим наследие Революции – это благородное членовредительство.
В каком-то смысле, это эффективная стратегия борьбы. Когда художник Павленский отрежет себе голову на Красной Площади, Путин, наконец-то, прекратит существовать. По крайней мере, для него.